* * *
Черт… Голова раскалывается, тошнит, и перед глазами все плывет. И фигня вокруг какая-то… Где я нахожусь-то? Камера или… палата?! Если судить по зарешеченному окну под потолком, то однозначно — камера. А по остальным деталям окружающего — палата для буйных пациентов, такие я в кино видел. Стены, пол, дверь — все оббито материалом, напоминающим мягкий войлок светло-серого, почти белого, цвета. Лежак, на котором лежу, покрыт тем же материалом. С трудом приняв вертикальное положение, я осмотрел себя. Да-а-а. Веселуха. Из одежды — кальсоны да нижняя рубаха. Все фланелевое, без завязок и пуговиц. Блин, да что я пил вчера? Ни черта не пом… Олеся!!! Как я стоял, так и рухнул на пол. Олесю убили! Перед глазами всплыл вчерашний день…
Быстро добравшись от Иванова до Москвы, я заехал в Управление, но наших на месте не было. Отметился у дежурного и направился домой. Увидел, как подъехал Мартынов с несколькими крепкими ребятами. Вспомнилось, какое мертвое лицо было у Александра Николаевича. И ведь не екнуло ничего в груди, не почувствовалось! Улыбаясь, подхожу к нему и, будто в стену, упираюсь в его взгляд. А там жуткая смесь из боли и вины, что мне стало не по себе. Я открыл рот, хотел что-то сказать, но только беззвучно шевелил губами, уже понимая — случилось что-то страшное! А потом слова Мартынова. Каждое из которых убивало часть души.
— Андрей, — срывающимся голосом произнес он. — Постарайся оставаться спокойным и дослушать меня до конца… Мне трудно об этом говорить, но… — Он мотнул головой, словно отгоняя какие-то неприятные мысли. — Олеся погибла, Зильберман и Орлов ранены, нападавшие…
Я слышал, что он произносит какие-то звуки, но не понимал их смысла. Перед глазами все плыло и дрожало, лицо Мартынова то увеличивалось до размеров целого мира, то сжималось в точку. А потом… толком не помню. Помню, что-то кричал, потом бился в чьих-то крепких руках. Потом помню вкус спирта, который пился как вода, и какой-то белый порошок…
Значит, вот как? Понаблюдаем и возьмем всех! Прав был Черномырдин, все у нас «как всегда» получается! От нахлынувшей злости и тоски аж застонал, сжав зубы так, что почувствовал крошки эмали, наполнившие рот. Ну как же так?! Как теперь жить буду?! От начинающейся истерики меня спас звук открывающейся двери. В «камеропалату» вошли Иванов и Мартынов. Спокойные, подтянутые, только у Мартынова губа опухшая, а в остальном — хоть на картинку с подписью, что именно так должен выглядеть сотрудник НКВД. Что-то я не помнил этой детали с губой. Или это я?! Черт! Еще и это!