Прошло шесть дней послѣ возвращенія барона Шиллинга изъ Берлина. Въ нижнемъ этажѣ дома съ колоннами все какъ бы просвѣтлѣло, съ тѣхъ поръ какъ оттуда былъ изгнанъ коварный демонъ болѣзни. Маленькій Іозе уже два раза оставался по нѣскольку часовъ на открытомъ воздухѣ, и хотя въ салонѣ сидѣлъ въ своей колясочкѣ, но въ постели днемъ уже не лежалъ. Члены мальчика начинали крѣпнуть; онъ снова заставлялъ маршировать своихъ оловянныхъ солдатиковъ, и вѣрный товарищъ его игръ Пиратъ допускался уже въ салонъ.
Іозе постоянно пилъ молоко изъ кубка, подареннаго ему „бабушкой“. Съ появленіемъ этого драгоцѣннаго подарка въ домѣ Шиллинга воцарилось полное ожиданій торжественное настроеніе и невыразимое напряженіе во всѣхъ, знавшихъ о таинственной цѣли прибытія сюда дѣтей.
Третьяго дня тотчасъ же послѣ посѣщенія маіорши донна Мерседесъ пришла взглянуть на мальчика. Она такъ же, какъ и Якъ, видѣла еще изъ аллеи, что какая-то черная фигура проскользнула въ садовую калитку. Почти въ ту же минуту пришелъ изъ мастерской баронъ Шиллингъ, и они оба вмѣстѣ выслушали оживленный разсказъ мальчика.
Баронъ Шиллингъ поблѣднѣлъ; онъ низко наклонился къ мальчику, потомъ, выпрямившись, сказалъ холодно слегка дрожащимъ голосомъ доннѣ Мерседесъ: „развязка близка, вы будете освобождены отъ вашего требующаго столькихъ жертвъ порученія скорѣе, чѣмъ можно было предполагать и надѣяться“.
Послѣ короткаго совѣщанія было рѣшено, что изъ дома Шиллинга не будетъ сдѣлано ни одного шага къ ускоренію сближенія, такъ какъ таинственные поступки маіорши ясно указывали на то, что она дѣйствуетъ за спиной брата, и потому не слѣдовало несвоевременной предупредительностью мѣшать ея планамъ.
Съ тѣхъ поръ донна Мерседесъ не разговаривала болѣе съ хозяиномъ шиллингова дома. Она видала его иногда прохаживающимся въ саду около мастерской, когда выходила въ садъ подышать чистымъ воздухомъ, но тогда она тотчасъ же возвращалась въ комнату, не обращая вниманія на то, замѣчаетъ онъ или нѣтъ, что она избѣгаетъ его. Ей все казалось, что она не довольно скоро удаляется отъ него, и при мысли, что его взоръ преслѣдуетъ ее, она внутренно содрагалась… На родинѣ она привыкла, не долго думая, поворачиваться спиной къ людямъ, которые ей чѣмъ-нибудь не нравились, и льстецы увѣряли ее, что она это дѣлала съ необыкновенно величественной граціей. И теперь въ ней кипѣло негодованіе, но его перевѣшивало удручающее убѣжденіе, что она со своимъ прославленнымъ умомъ, красотой и энергіей не можетъ равняться съ человѣкомъ, который, будучи однажды оскорбленъ, упорно и съ величайшей холодностью уклонялся отъ нея.