Между тѣмъ баронъ Шиллингъ провелъ пріѣзжихъ черезъ коридоръ. Боковая дверь въ концѣ коридора была раскрыта настежь, такъ что можно было видѣть бывшую семейную комнату съ ея балочнымъ потолкомъ и рѣзными деревянными стѣнами. Обстановка была та же, что и восемь лѣтъ назадъ, только не было роскошной серебряной посуды на буфетѣ, она была замѣнена стариннымъ китайскимъ фарфоромъ… Анхенъ, очевидно, осматривала еще разъ, все ли въ порядкѣ; она стояла у стола съ пыльнымъ полотенцемъ въ рукахъ.
Люсиль быстрымъ взглядомъ окинула комнату и отступила назадъ.
– Прошу васъ, баронъ, – вскричала она въ ужасѣ и негодованіи, – неужели вы хотите помѣстить насъ въ этомъ ужасномъ салонѣ, гдѣ по ночамъ кто-то ходитъ за стѣной? Помните, какъ закричала тогда ваша жена!… Господи, какое мрачное лицо вы сдѣлали, – можно испугаться. Что же мнѣ дѣлать, если моя глупая дѣтская голова никогда не можетъ забыть такихъ ужасныхъ вещей?… Вотъ и мѣсто, – она указала на стѣну, около которой стояла кушетка съ зелеными шелковыми подушками, – откуда подуло холодомъ въ спину вашей жены.
– Люсиль, довольно ребячиться, подумай объ Іозе! – прервала Мерседесъ ея описанія. Въ ея прекрасномъ звучномъ голосѣ, придававшемъ нѣмецкому языку особую прелесть, въ эту минуту слышалась явная досада. Она энергично схватила молодую женщину за руку и перевела ее черезъ порогъ.
Но это плохо подѣйствовало. Люсиль вошла въ комнату, но, какъ избалованная капризная дѣвочка, вырвала у нея свою руку.
– Я тысячу разъ предпочитаю походить на ребенка, чѣмъ разыгрывать старую мудрую бабушку, – язвительно воскликнула она капризнымъ дѣтскимъ голосомъ. – Почему же это Іозе не долженъ знать, что здѣсь есть привидѣнія? Забавно! Спроси свою Дебору, – она смѣясь указала на негритянку, – она знаетъ баснословное количество исторій о привидѣніяхъ, одну страшнѣе другой; и, бывало, пока ты прочитывала больному Феликсу газеты, я часто сидѣла подлѣ Іозе на верандѣ и слушала Дебору. Мы часто съ нимъ одинъ больше другого приходили въ ужасъ. He правда ли, Іозе?
Негритянка со страхомъ посмотрѣла на свою госпожу и поставила Паулу на стулъ, чтобы снять съ нея шляпу и дорожный плащъ. Люсиль между тѣмъ сняла перчатки, граціозно стащила шляпу съ головы, сдернула съ плечъ кофточку и все это одно за другимъ бросала своей горничной, которая ловила ихъ налету, и потомъ опустилась на ближайшую скамью.
– Что касается меня, я страшно устала и желаю только одного: отдохнуть! – и она, какъ кошечка, граціозно вытянулась на шелковыхъ подушкахъ.
– Вашъ домовой будетъ по крайней мѣрѣ имѣть настолько такта, чтобы не безпокоить насъ среди бѣлаго дня, дорогой баронъ? – подсмѣивалась она сама надъ своимъ страхомъ и лукаво посмотрѣла на него. – Пуфъ! это былъ самоубійца! Ахъ, да, какъ же это случилось. Этотъ человѣкъ обокралъ или обманулъ милаго стараго барона…