Ольга Осиповна облила слезами это письмо, горячо молилась всю ночь и на другой день послала дочери въ Ярославль телеграмму съ просьбою пріѣхать немедленно, съ прощеніемъ и благословеніемъ.
Теперь Ольга Осиповна ожидала свою дочь, готовилась къ ея встрѣчѣ, какъ къ великому празднику, и широко растворила двери своего богатаго угрюмаго дома для встрѣчи отыскавшейся дочери и внука, котораго она уже любила, котораго страстно жаждала обнять и прижать къ своей старческой груди, почти не согрѣтой дружескими объятіями. Старушка точно помолодѣла, она даже сняла свое черное платье, съ которымъ не разставалась со дня смерти мужа, и нарядилась въ шелковое платье, да чуть ли не въ первый разъ послѣ смерти мужа посмотрѣлась въ зеркало и принарядилась.
Даже въ Свѣтлый праздникъ Воскресенія Христова не было такъ радостно и весело настроена Ольга Осиповна Ярцева, какъ теперь, ожидая дочь и внука. Она каждую минуту подходила къ окну, глядѣла на улицу, справлялась съ часами и ждала, страстно ждала желаннаго часа, который долженъ былъ принести ей великую и свѣтлую радость.
Въ Ярославлѣ, который справедливо зовется „столицею“ верховьевъ Волги, въ маленькомъ деревянномъ домикѣ, на самой рѣкѣ „Которосли“ сидѣла въ теплый августовскій вечеръ женщина, лѣтъ тридцати семи, и задумчиво глядѣла на панораму живописнаго города, которая открывалась изъ окна, вся позлащенная лучами заката.
Неподалеку отъ окна, возле котораго сидѣла женщина, кипѣлъ на столикѣ самоваръ; но женщина, должно быть, забыла про него, занятая какими то думами. Самоваръ пыхтѣлъ, пускалъ пары, брызгалъ, словно негодуя на невниманіе хозяйки, а она и вниманія на него не обращала, опустивъ голову на руки и устремивъ глаза вдаль.
Женщина эта была очень хороша, не смотря на свои тридцать семь лѣтъ; только что-то суровое, непривѣтливое было въ ея правильномъ лицѣ, а большіе черные глаза холодно, даже жестко, глядѣли изъ-подъ густыхъ, рѣзко очерченныхъ бровей. Морщинка легла на бѣломъ высокомъ лбу женщины, сѣдина кой-гдѣ тронула ея черные волосы. Видно было, что „пожила“ она хорошо, хорошо пожила, и можно бы было подумать, что устала жить, если бъ не огонь, который порою вспыхивалъ въ черныхъ глазахъ, если-бъ не высокая грудь, которая волновалась еще и вздымала складки простенькаго платья изъ крашеной шелковой матеріи.
– Ну, что же, Вѣра, скоро ты? – спросила женщина, отрывая глаза отъ красивой панорамы, и оглядываясь на дверь въ сосѣднюю комнату.
Дверь была притворена, а за нею возился кто-то, шурша платьемъ. Порою слышался сдержанный смѣхъ оттуда.