— Шалфей? — спросила Каринэ, хотя на ее лице застыло беспокойство.
— Вы угадали, конечно, шалфей!
И они засмеялись.
— Готово, подходите, сейчас будем класть шампуры на огонь! — крикнул Вахтанг, защищая глаза ладонью от пышущих жаром углей.
Ели шашлык с несказанным наслаждением, ели по-кавказски — руками. Пили вино, шутили, смеялись.
Маменька мысленно сокрушалась, что дети должны уехать раньше. И почему капризной судьбе было угодно, чтобы Каринэ повстречала этого миллионера именно в Вене, а не в Женеве? Сколько драгоценного времени зря пропало! Может быть, теперь они уже были бы знакомы с пани Калиновской?
Наконец она не выдержала и заметила вслух, что час расставания с господином Калиновским опечалил всю семью.
Ярослав ответил, что ни даль пути, ни границы, ни ветры, ни грозы — ничто не в силах оборвать узы дружбы, если люди душевно становятся близкими друг другу.
Самым сладким голосом маменька принялась описывать свой дом в Тифлисе. О, пан Калиновский просто осчастливит их, если вместе с матерью приедет к ним погостить.
— Ваша маменька не будет у нас скучать. Мой супруг большой знаток искусства и литературы. Превосходный пианист. Ах, как он исполняет Шопена и Листа!
Каринэ, покусывая травинку, наблюдала за родителями. Маменька без стеснения хвасталась всем, что имела, а отец… Бедный отец! Как ему неловко! Он делает вид, что не слышит слов жены, но этим наивным приемом вызывает еще большее сочувствие…
Каринэ встала и со стесненным сердцем отошла к липе.
Шесть дней спустя Ярослав приехал в Карлсбад, где лечилась Анна. Глаза сына, как всегда, сказали ей больше, чем слова.
Нет, конечно же нет! Анна и не думала упрекать сына. Разве не так она сама когда-то полюбила его отца? Именно так, с первого слова, с первой минуты знакомства. И никогда, никогда потом не жалела. Лишь теперь, когда его нет в живых (с этой мыслью Анна примирилась), она жалела, что мало времени были вместе, что среди повседневных забот и опасностей ей мало пришлось отдать ему своего внимания, своей любви.
Лицо Анны, озаренное дорогими сердцу воспоминаниями, как и в молодые годы, было сейчас необыкновенно красивым.
— Славик, даже не видев Каринэ, я ее люблю. Хочу, чтобы вы поскорее встретились.
— Благодарю тебя, мама.
И вот, наконец, мать задала ему вопросы, на которые рано пли поздно нужно было отвечать.
— Ты нашел Марту? Она помнит нас? Узнал что-нибудь о семье Омелько?
— Понимаешь, мама… — начал было Ярослав и осекся, не зная, как рассказать печальную историю Марты.
…Он был в Зоммердорфе. Но в низеньком домике с черепичной крышей, где когда-то жила Марта, теперь живут другие люди… В небольшом сельском баре, куда его загнал неожиданный дождь, словоохотливая хозяйка, подав чашку кофе и кусок бисквита, сразу полюбопытствовала: откуда он, какие дела его привели в Зоммердорф. Ярослав сказал. Лицо женщины вдруг помрачнело. Она отвернулась, осенила себя крестом. «Я близко знала фрау Дюрер и ее дочь Марту. Слава богу, с фрау Дюрер мы прожили по соседству без малого шестьдесят лет, прожили в мире и полном согласии. Когда Марта собралась уходить в город на заработки, помнится, я предостерегала: от города добра не ждите». Она умолкла и, немного погодя, опять заговорила: «Это до сих пор у меня в голове не укладывается… Марта была девушка скромная, приветливая, набожная… Как она могла забыть бога, забыть стыд и честь? Он сын хозяина ресторана, а она? Надо знать свое место в жизни…» Ярослав спросил: «Скажите, где Марта теперь?» (О, пути господни неисповедимы, молодой господин, — закивала она головой. — Кто знает, может быть, наш добрейший господь дал ей приют на дне Дуная. Ведь позор, позор-то какой, если бы у пес родился ребенок… Что сказали бы люди?.. Вот и фрау Дюрер не вынесла удара, и месяца не прожила…»