— Да вы с ума сошли! — вспылила женщина. — С чего вы взяли, будто я…
— Э-э, пани, огня без дыма не бывает. Чтоб я так жил, не бывает. Пани незачем выкручиваться, у нас есть прямой интерес договориться…
— Прошу вас оставить мой дом. Немедленно! — возмущенная женщина указала на дверь.
— Зачем такой шум? Кому это надо и что это даст? — не трогаясь с места, невозмутимо спросил Соломон Гольдфельд, привыкший, как кошка, падать с любой высоты на ноги. — Давайте без шума и нервов договоримся. Сколько пани хочет отступного, чтобы она выбралась куда-нибудь подальше отсюда?
— Убирайтесь вон!
— И это ваше последнее слово, пани? — ростовщик неспеша встал и подошел вплотную к женщине. — Так я скажу вам, пани, вы пожалеете…
— Если вы еще раз посмеете побеспокоить меня, я позову полицию…
— Овва! А пани не знает — полиция сидит у меня вот тут, в кармане. Пани тоже имеет такой большой карман? Пани молчит? Ну, так прошу дать мне знать, сколько пани хочет отступного, и будьте здоровы.
В дверях он еще раз обернулся и нагло добавил:
— А про полицию пусть пани забудет, она поможет ей как покойнику валерианка. И на будущее помните, пани: всякий, кто считает, что он твердо стоит на ногах, должен быть осторожным, чтобы не оступиться…
Во Львов Одиссей приехал вечером. Лабиринт узких, плохо освещенных газовыми фонарями улочек привел его к трехэтажному дому, где они когда-то жили с Анной. Не без волнения нащупал деревянную грушу звонка в каменной нише и осторожно потянул вниз…
Прошло несколько минут тревожного ожидания.
Наконец в браме появился угрюмый с виду старик с закопченным фонарем в руке. Приблизив бородатое лицо к защищенному ажурной железной решеткой дверному стеклу и подняв фонарь, он старался рассмотреть человека, стоящего в темноте на улице. Нет, перед ним не жилец меблированных комнат. И старик, не снимая цепочки, приоткрыл дверь.
— Что пану угодно?
— Я хочу видеть пани Терезу Гжибовскую.
— Овва! — старик еще выше поднял фонарь, чтобы осветить лицо незнакомого. — Пани Тереза, прошу пана, уже восемнадцать лет на том свете.
«Это, кажется, Остап Мартынчук, — пристально вглядываясь в лицо старика, подумал Одиссей. — Да, он. Как постарел! Не узнал меня…»
Старик, все еще не открывая двери, с интересом и вместе с тем подозрительно разглядывал ночного гостя.
«Не изменилось ли что-нибудь за эти годы? Можно ли довериться? Однако нет, — возразил себе Одиссей, — камень, сколько бы не лежал, бревном не станет. Дуб можно срубить, но не согнуть».
Одиссей хорошо знал, что в натуре Остапа Мартынчука не было рабской, лакейской угодливости, присущей некоторым людям и его положении. Он был работящим, но спины никогда ни перед кем не гнул, держался независимо, с чувством собственного достоинства. Вот этого ему и не могла простить дочь владельца мясной лавки пани Тереза Гжибовская. Этот «гайдамака-разбойник», как злобно называла дворника хозяйка меблированных комнат, имел счастье спасти ее мужа во время пожара. «Мой старый дурак выжил из ума, — не раз жаловалась жильцам на покойного мужа пани Тереза, — и ничего мудрее не мог придумать: в оставленном у нотариуса завещании указал, что Остап Мартынчук может жить в дворницкой до самой смерти да еще бесплатно…»