— Казнят и без суда… — невольно срывается с губ вора. Хотя в душе он ругает себя за такую неосторожность, но отступать поздно, и он выбалтывает до конца. — Ежели кинут к «усердствующим»…
Кованые сапоги стражника стучат совсем близко, но Руденко еще должен узнать, где находятся камеры политических. Он тихо спрашивает. И цирюльник, озираясь на дверь, успевает выдохнуть:
— На верхних этажах…
«На верхних этажах…» — стучит в висках Руденко, когда его ведут по длинному гулкому коридору второго этажа.
— Стой! — неожиданно скомандовал усатый стражник, а другой, звеня связкой ключей, подошел к двери под номером тринадцать.
«К уголовникам!» — прожгла страшная догадка.
— Не войду! — решительно заявляет стражникам Руденко.
— Что так? — язвительно спрашивает тот, что позвякивал ключами. — Или от «чертовой дюжины» сдрейфил? Ха-ха! Так нигилисты, известно, ни бога, ни черта не боятся…
— Требую к политическим!
— Ах ты, сволочь! — стражник бьет Руденко прикладом винтовки. — Я тя укрощу!
— Не имеете права избивать! Не войду!
— Бывалый. Знает, где ихняя апартамента, — хохотнул усач. — Ты ша, ша! Нечего тарарам здесь поднимать! Вашего брата, что сельди в бочке…
— Не упорствуй, сволочь! — ударом карабина Руденко вталкивают в камеру и прежде, чем за ним захлопывается тяжелая, кованая железом дверь, успевают сообщить:
— Политический!
В лицо ударила смрадная духота, сжала горло, стало трудно дышать.
Шум голосов, кашель, смех, вздохи стихают, только под стеной у окна надрывно плачет кто-то, обхватив голову забинтованными руками. И кто-то на него злобно кричит:
— Заткнись! Не то так засвечу! Болит — так стучи, просись в лазарет…
Сырая, узкая камера с каменным полом и двумя зарешеченными оконцами под самым потолком напоминает конюшню. На фоне густо-черных стен лица заключенных кажутся белыми как у мертвецов. Пелена вонючего махорочного дыма сизым пологом колышется над головами.
Руденко отходит от двери, рукавом полосатой куртки вытирая кровь с разбитых губ.
— Что, барин, от недочеху нос заложило?
Грянул смех.
Низкорослый, крепкий, как бык, угрюмого вида бородач с дешевым медным крестиком на шнурке, почесывая голое пузо, пристращал:
— Смотри, нигилист, начнешь шамать не перекрестившись — прибью.
— Грозит мышь кошке, да из норки! — рассердился Руденко. Он знает цену дерзости и удали в глазах ожесточившихся, беспощадных людей, погрязших в пороках. — Хватит кривляться, меня не запугаешь!
— Видом орел…
— И умом не тетерев — обрывает Руденко.
— Нахрапист!
— Во-во! Коли требуху не выпустят, назад явится… — звереет вор.