— Герр барон, — учтиво проговорил Людвиг Калиновский, — есть такая пословица: кто живет в стеклянном доме, не должен швыряться камнями. У нас нет оснований упрекать пана Любаша. Он довольно осторожно решает этот вопрос. Нельзя позволить, чтобы они формировались как сила, нельзя допустить, чтобы нас, хозяев, они считали своими врагами. Уволив всех бастующих, мы приведем их к этой мысли. Да и где гарантии, герр барон, что вновь набранные рабочие через некоторое время не забастуют? Паи Любаш правильно сделал, сказав рабочим, что посоветуется с нами. Разумный полководец, чтобы выиграть войну, не только сплачивает и муштрует свои полкп. Он старается дезорганизовать войска противника, посеять среди них раздор. А мы, как это ни удивительно, игнорируем нашего противника, не изучаем его. Мы даже не знаем рабочих вожаков! Не пора ли нам, предпринимателям, серьезно задуматься над этим? Прекратить грызню между собой, собраться, подумать и, наконец, принять согласованные меры, которые избавили бы нас от подобных сюрпризов.
Калиновский вопросительно посмотрел на барона, затем перевел взгляд на управляющего. Те молчали.
Из будуара баронессы на втором этаже доносились приглушенные звуки рояля. Людвиг сразу же узнал свою любимую балладу Шопена.
«К каким только уловкам она не прибегает, чтобы напомнить о себе, — подумал Калиновский. — Хитра! Знает, чем растревожить сердце. А как божественно играла она эту балладу в тот вечер… вечер нашей любви…»
Баронесса все еще волновала его.
Калиновский отогнал прочь воспоминания и прислушался к словам Любаша, который рассказывал барону о каком-то случае.
— … И вот робочие предъявили графу ультиматум, в котором потребовали увеличить их недельный заработок на два гульдена.
Барон затянулся дымом.
— Граф, конечно, наплевал на ультиматум?
Любаш помялся, но сказал правду:
— К сожалению, герр барон, граф ответил, что готов с понедельника повысить недельный заработок на один гульден. И рабочие приняли его уступку.
— Не может быть!
— Почему граф удовлетворил требование рабочих — мне объяснил его управляющий, — продолжал Любаш. — Он говорил, что бастующие держатся до тех пор, пока у них есть кусок хлеба. А кто может сказать, сколько у них сэкономлено на черный день? Бывает, что и месяц бастуют. Вот и подсчитайте: в сутки промысел дает пять тысяч бочек нефти, в месяц — сто пятьдесят тысяч. Бочку неочищенной нефти мы продаем за десять гульденов. Даже по приблизительным подсчетам мы потеряли бы за месяц забастовки около семисот тысяч чистой прибыли. Если же увеличить недельный заработок на один гульден, мы теряем за год семьдесят две тысячи гульденов. Вот вам арифметика графа Леопольда. То, что он может потерять за один месяц забастовки, ему хватит на задабривание рабочих в течение десяти лет.