Ароматы лугов странным образом трогали обеих — необычно острый запах луговых маргариток, запах лютиков, зеленоватых, как трава; и еще запах таволги, что росла у изгороди. Иногда Стивен вцеплялась в рукав матери — невозможно было выдержать этот густой аромат в одиночку!
Однажды она сказала:
— Постой, а то повредишь этот запах вокруг нас — этот белый запах, он совсем как ты!
А потом она вспыхнула и резко подняла глаза, обеспокоенная, не станет ли Анна смеяться над ней.
Но ее мать глядела на нее серьезно, с любопытством, озадаченная этим существом, которое, казалось, состояло из одних противоречий — то упрямая, то мягкая, даже нежная. Анну, как и ее ребенка, трогал аромат таволги у изгороди; ведь в этом они были едины, мать и дочь с горячей кельтской кровью в жилах, которая побуждает замечать все это — если бы они могли понять, что эти простые вещи могли бы создать связь между ними!
Огромная жажда любить внезапно овладела Анной Гордон, там, на этом лугу, залитом солнцем — овладела ими обеими, когда они стояли вместе, по две стороны пропасти между зрелостью и детством. Они глядели друг на друга, будто просили о чем-то, будто искали чего-то одна от другой; потом это мгновение прошло — они шли дальше в молчании, не ближе друг к другу, чем раньше.
3
Иногда Анна возила Стивен в Грейт-Мэлверн, чтобы пройтись по магазинам и остановиться в гостинице аббатства на обед, состоявший из холодной говядины и питательного рисового пудинга. Стивен испытывала отвращение к этим экскурсиям, для которых требовалось наряжаться, но она терпела их за то почтение, которое принадлежало ей, когда она сопровождала мать по улицам, особенно по Церковной улице, идущей в горку, длинной и оживленной, потому что на Церковной улице друг друга видят все. Шляпы поднимались вверх с очевидным уважением, а более скромный палец взлетал к виску; женщины склоняли головы, и некоторые даже делали хозяйке Мортона книксен — деревенские женщины в пятнистых шляпках, похожие на своих курочек, их добрые лица, напоминающие сморщенные печеные яблоки. Тогда Анна останавливалась, чтобы расспросить их о телятах, ребятах и жеребятах, и обо всех созданиях, что растут на фермах, и ее голос был мягким, потому что она любила эти юные создания.
Стивен стояла чуть позади, размышляя, какая у нее грациозная и милая мама; сравнивала ее хрупкие, изящные плечи с согбенной от трудов спиной старой миссис Беннетт, с некрасивой, сутулой спиной молодой миссис Томпсон, которая кашляла, когда говорила, а потом приговаривала «прошу прощенья», как будто считала, что недопустимо кашлять в присутствии такой богини, как Анна.