«Разве Господь мой не спас Даниила,
Спас Даниила, спас Даниила?
Разве Господь мой не спас Даниила —
Тогда почему не каждого?»
Вечный вопрос, на который не было еще ответа для тех, кто сидел здесь, пригвожденный к месту, и слушал…
«Разве Господь мой не спас Даниила —
Тогда почему не каждого?»
Почему?.. Да, но доколе, о Господи, доколе?
Линкольн резко встал из-за пианино и слегка поклонился, что показалось странно нелепым, пробормотав несколько высокопарных слов благодарности от себя и от своего брата Генри:
— Мы очень благодарны вам за ваше терпение; надеемся, что мы доставили вам удовольствие, — проговорил он.
Все кончилось. Остались только два человека с черной кожей и лоснящимися от пота лицами. Генри бочком подбирался поближе к виски, а Линкольн вытирал свои розоватые ладони элегантным платком из белого шелка. Все сразу заговорили, стали зажигать сигареты, двигаться по студии.
Джейми сказала:
— Пойдемте, люди, пора ужинать, — и залпом выпила небольшой бокал creme-de-menthe; но Ванда налила себе еще бренди.
Ни с того ни с сего они все вдруг развеселились, смеясь над пустяками, поддразнивая друг друга; даже Валери забросила свою привычную церемонность и не выглядела скучающей, когда Брокетт подтрунивал над ней. Воздух становился тяжелым и душным от дыма; печь выгорела, но они едва это заметили.
Генри Джонс потерял голову и ущипнул Пат за костлявое плечо, потом поднял глаза к небу:
— Ну и ну! Вот так сборище! Слушайте, ребятки, разве не жаркий у нас вечерок? Когда кто-нибудь из вас решит добраться до моего маленького старого Нью-Йорка, уж я вам его покажу. Городок что надо! — и он отхлебнул большой глоток виски.
После ужина Джейми сыграла увертюру к своей опере, и они громко аплодировали довольно скучной музыке — такой ученой, такой сухой, такой болезненно жесткой, настолько непохожей на Джейми. Потом Ванда извлекла свою мандолину и настояла на том, чтобы спеть несколько польских любовных песен; она пела густым контральто, явно дрожавшим из-за бренди. Она мастерски обращалась со звякающим инструментом, извлекая довольно приличные звуки, но ее взгляд был неистовым, и ее жесты тоже, и вот лопнула струна со звуком, который, казалось, совершенно вывел ее из равновесия. Она откинулась назад и растянулась на полу, и ее снова подняли Дюпон и Брокетт.
У Барбары снова начался тяжелый приступ кашля:
— Это ничего, — она хватала воздух ртом, — просто поперхнулась; не суетись, Джейми… милая… я же тебе говорю… это ничего.
Джейми, уже раскрасневшаяся, выпила еще creme-de-menthe. На этот раз она налила его в бокал без ножки и опрокинула одним махом вместе с содовой. Но Адольф Блан серьезно смотрел на Барбару.