Молодые годы ее матери, прошедшие в Ирландии — она говорила о них иногда, но довольно туманно, как будто теперь они были так далеко, как будто никогда по-настоящему не считались. И все же она была милой, милая Анна Моллой, которой много восхищались, которую много любили и постоянно ухаживали за ней. А ее отец, он тоже повидал мир, он бывал в Риме, в Париже, и много раз в Лондоне — тогда он не жил в Мортоне; и, как ни странно это казалось, было время, когда ее отец даже не был знаком с ее матерью. Они совсем не ведали друг о друге, он целых двадцать девять лет, она — чуть больше двадцати, но все это время они двигались друг к другу, сами того не желая, всегда чуть ближе. И вот пришло то утро в графстве Клэр, когда они увидели друг друга, и с этого мгновения они познали смысл жизни и любви, просто потому, что увидели друг друга. Ее отец очень редко говорил о таких вещах, но об этом утре он рассказывал ей: все вдруг стало таким ясным… Что они чувствовали, когда поняли друг друга? Как это — видеть все так ясно, видеть самый сокровенный смысл вещей?
Мортон… Ее мать пришла в Мортон, как в свой дом, в чудесный, раскрывший свои нежные объятия Мортон. Она в первый раз прошла через тяжелые белые двери под сияющим полукруглым окном над дверью. Она вошла в старую прямоугольную гостиную, где на полу лежали медвежьи шкуры, где висели портреты Гордонов в смешных старинных нарядах — в гостиную, где находилась стойка, где Стивен держала свои хлысты — в гостиную с прекрасным переливчатым окном, из которой были видны лужайки и травяные бордюры. Потом, может быть, рука об руку, они прошли через гостиную, ее отец — мужчина, его мать — женщина, и их судьба уже ждала их впереди, и этой судьбой была Стивен.
Десять лет. На протяжении десяти лет только они двое были друг у друга, они двое и Мортон — конечно же, это были чудесные годы. Но о чем они думали все эти годы? Может быть, они немножко думали и о Стивен? О, что она могла надеяться узнать об этом, об их мыслях, об их чувствах, об их тайных стремлениях — та, что тогда еще даже не была зачата, еще не явилась на свет? Они жили в том мире, которого ее глаза ни разу не видели; дни и ночи переходили в недели, месяцы и годы. Время существовало, но она, Стивен — нет. Они прожили это время; и вот подошло ее зачатие; их настоящее было следствием этого труда, оно выбралось из его чрева, как она — из чрева матери, только она не была частью этого труда так, как была частью своей матери. Безнадежно! И все же она должна была попытаться узнать этих двоих, каждый дюйм их сердец, их умов; и, узнав их, она должна была постараться защитить их — но его в первую очередь, о, его в первую очередь; она не спрашивала почему, только знала: потому, что она любила его именно так, как любила, он всегда должен был идти в первую очередь. Такова была эта любовь; она лишь следовала своему порыву и не задавала вопросов, она была чудесно проста. Но ради него она должна была любить и ту, кого он любил — свою мать, хотя эта любовь почему-то была совсем другой; она меньше принадлежала ей, чем ему, он побуждал ее к этой любви; это не была составная часть ее существа.