— Словом, как только Пустаева опять взяла в свои руки лечение моей Ольги Николаевны, состояние ее резко ухудшилось. Она потеряла аппетит, стала отказываться от еды, а если я все-таки заставлял ее что-то съесть, ее тут же тошнило. Она совсем ослабела, с трудом вставала с постели. Я стал опасаться самого худшего… И тут у меня появилось первое подозрение. Случилось это так. Однажды мы сидели с Пустаевой одни в этой самой комнате. Моя Ольга Николаевна после осмотра, измерения кровяного давления ушла в свою спальню, — она в этот день чувствовала себя особенно плохо. Пустаева выписывала рецепты, и я сказал: «Учтите, Елена Ионовна, если с моей Ольгой случится беда, то будет не один, а два трупа…» Я имел в виду себя… Пустаева оторвалась от бумаг и посмотрела на меня игривым взглядом. «Не унывайте, Владимир Степанович. Мы вам тут же найдем замену, более молодую, более образованную, более богатую, наконец…» Она улыбнулась, словно предлагала себя. Я был поражен и не нашелся с ответом. После этого я стал размышлять. Я вспомнил, что в последнее время Пустаева приходила к нам разряженная в пух и прах. И тогда я обложился медицинской литературой. Словом… — лицо Задорова вдруг опять приобрело строгое и деланно безразличное выражение. — Я, кажется, наговорил много лишнего. Извините…
— Ну почему же «лишнего», — возразил Брянцев. Вообще-то он и до встречи с Задоровым ждал чего-то подобного этому рассказу, но услышанная исповедь взволновала его, однако не настолько, чтобы он забыл, что перед ним сидит подозреваемый, и все же достаточно для того, чтобы он, Брянцев, почувствовал к нему что-то отдаленно похожее на сочувствие.
Собранные им факты неопровержимо доказывали, что убийство совершил именно Задоров, но Брянцеву вспомнились слова прокурора города Макара Трофимовича о том, что за тридцать лет его службы против врачей возбуждалось всего два дела, да и те были проиграны, — «Врач всегда будет оправдывать другого врача…» Значит, у Задорова не было возможности законным путем покарать Пустаеву…
Вспомнились подполковнику и слова Бурлакова: «Есть бог на свете. А то я и сам бы ее прикончил, взял бы грех на душу. Ан нет, — бог…» Сейчас этот «бог» сидел перед ним, а старый сыщик, кажется, сплоховал — размяк…
— Говорят, Владимир Степанович, что после известного события вы почти не выходите из дома. Даже хлеб, молоко вам приносят собесовские женщины…
— Не собесовские, а внуки да дочка, — поправил его Задоров.
— Но — куда вы ездили в ночь на двадцать второе мая?
Лицо Задорова изменилось. В карих глазах, еще недавно подернутых тоскливой дымкой, вспыхнул огонь. Вся его фигура, только что выражавшая безнадежность, усталость и разочарование жизнью, напряглась и, казалось, стала излучать скрытую до того силу. Он строго посмотрел на Брянцева: