Задоров сидел, уронив голову на кухонный стол. Врач скорой помощи, которого догадалась вызвать дочка Задорова, констатировал смерть от отравления кухонным газом.
Дверь в квартиру была взломана. На лестничной площадке, в прихожей толпились люди. В кухне были только Крупнов, врач и молодая женщина. Она молчала, но по щекам ее чистыми струйками катились слезы. Крупнов начал было что-то докладывать, но Брянцев оборвал его:
— Позаботьтесь, чтобы отремонтировали дверь и замки.
Ушел и врач. Подполковник остался один на один с дочерью ветерана. И в это время он заметил под головой покойника, под его спутанными седыми волосами краешек обыкновенного конверта.
Осторожно, двумя пальцами, вытянул его. На нем значилось: «Брянцеву Сергею Ивановичу». Подполковник вскрыл конверт.
«Малоуважаемый Сергей Иванович!
Ваши подозрения и намеки были правильными. Да, это я убил, раздавил змею в белом халате. Но я не считаю свой поступок преступлением. Просто она получила то, что заслужила.
Я где-то читал, что если охотник убивает тигра, то это называется спортом. А если тигр — охотника, его обвиняют в кровожадности. Вот я и есть такой «тигр», доведенный до ярости отчаяния, и я сделал свое дело сам, потому что надеяться на помощь правосудия было бы просто глупо. Двадцать седьмого октября Пустаева уговорила-таки мою жену лечь в больницу, — читал он. — Там она попала в руки замечательного человека, умного врача — Надежды Михайловны, но было уже поздно.
Дочка моя дневала и ночевала при матери. Одиннадцатого ноября я и сам лег в больницу с тем, чтобы помочь дочери ухаживать за больной.
Первое, что я установил там, — заведующая отделением Шапкина и Пустаева были, оказывается, закадычными подругами. Мои подозрения перешли в уверенность — помещение моей Ляченьки в больницу должно было стать прикрытием преступления Пустаевой.
А потом была смерть, похороны, и я остался один. Я понимал: у меня нет ни малейшего шанса добиться законного наказания.
Тогда я решил стать и судьей, и палачом».
Дойдя до этого места, Брянцев грустно покачал головой: ему вспомнилось, что фактически никому нет дела до правды о жизни и смерти Пустаевой, и бывший военный летчик в этом оказался прав.
«Жаль только дочку и внуков. Им моя смерть причинит горе и боль. Но ведь этого не избежать, годом раньше или годом позднее. Разница небольшая. Но зато я добился справедливой расплаты за смерть их матери и бабушки».
Брянцев протянул листки почтовой бумаги дочери погибшего:
— Следствию эта бумага не нужна. Сохраните ее или уничтожьте.
Вечером того же дня Брянцев вручил полковнику Коршунову рапорт с просьбой об увольнении его из органов МВД на пенсию. Он просто не мог оставаться на службе у неких «весьма влиятельных», но беззаконных сил.