Последняя подробность, преподнесенная им, соответствовала действительности. Теперь, когда многое было выяснено (и основное: его память функционировала на должном уровне), настал черед и самого главного вопроса.
— А теперь скажите: почему вы решили, что именно человек по имени Леша причастен к убийству вашей сестры?
Наши шаги неспешны. Мы прошли пару десятков метров, прежде чем он виновато произнес:
— Не знаю.
— Давайте опять будем вспоминать все по порядку, — предложил я.
Он согласно кивнул.
— Смерть сестры застала вас в состоянии обострения болезни?
— Да. Я уже плохо спал, появились неприятные ощущения во всем теле, слабость.
— Вы присутствовали на похоронах сестры?
— Да. Ее смерть усугубила мое состояние. Стало тоскливо до невозможности. Я чувствовал себя виноватым в ее гибели.
— Скажите, Леша был на похоронах?
Он в задумчивости. Понимаю, как нелегко отделить ему в пораженной болезнью памяти действительно происшедшее с ним от бредового.
— Не заметил, — признался он со вздохом сожаления. — Все лица были одинаково унылы и серы.
— Но что-то вас заставило сделать вывод о причастности Леши к убийству вашей сестры? — потихоньку наседал я, опасаясь, что хрупкая психика идущего рядом человека может дать сбой.
— Не помню, — покачал он головой.
— Может быть, вам кто-то внушил, что именно Леша — убийца вашей сестры? — подкинул я предположение.
— Внушил? — он опустил голову, прикусил нижнюю губу, сильно наморщил лоб. — Внушил! — проговорил он вдруг приподнятым голосом. — Да-да, внушил. Я вспомнил. Ко мне подходил человек на центральном рынке.
— Когда это произошло? — я имел неосторожность прервать его воспоминания своим вопросом.
Он явно сбился с мысли и виновато пожал плечами.
— После похорон сестры? — пришлось задать наводящий вопрос.
— Конечно, — его кивок был более чем утвердительным.
— Итак, к вам подошел человек.
— Да, такой высокий мужчина. Он сказал… — лицо Колмыкова сморщилось, словно потерявшее влагу яблоко, было похоже, что он вот-вот расплачется. — Он сказал, что хорошо знал мою сестру и у него есть ко мне разговор, — припомнив такую подробность, Колмыков раскрепощенно вздохнул, лицо разгладилось.
— До этого вы его где-нибудь видели?
— Кажется, нет.
— И что же он вам поведал?
— Он… Он сказал, что знает, кто убил Марину. Он пообещал мне показать его. Нет, ошибаюсь, показать, где он живет, — Колмыков говорил медленно, и в этой медлительности выражались, возможно, те запредельные усилия, которые он прилагал, дабы вызволить истину из-под наслоений бредового, но отпечатавшегося в памяти как нечто реальное. На его висках даже появилась испарина.