Вот разыщу редакцию — плюну в глаза тому газетчику!
— Газетчик-то при чем? Ведь это Соколов рассказал ему о тебе. А вообще-то ты зря ревешь. Доля правды ведь есть. Нельзя же сказать, что ты струсила на шоссе или на Ловати.
Зуева поддержал Иван Алексеевич:
— Не стоит, девочка, плакать. Зачтем эту статью в счет твоих будущих подвигов.
Вскоре при очередном переезде мы столкнулись на дороге с полковником Карапетяном. Он весело закричал:
— Иди-ка, иди сюда, крестница! Ты, оказывается, у нас герой? А и какой молодец! Двадцать раненых! А и, замечательного ребенка я тебе, Иван Алексеевич, подарил, магарыч за тобой... — В голосе полковника, в глазах окружающих мне чудилась насмешка: «Двадцать раненых — такая пигалица? Ерунда...» Вот что наделал болтун Соколов!
Наша маленькая семья вдруг как-то сразу выросла. Под Старой Руссой к нам прибыли две девушки-врачи, недавно окончившие Ленинградский медицинский институт.
Военврач третьего ранга Григорьева.
Военврач Рычко.
Так они представились нашему начальнику. Иван Алексеевич вроде бы даже растерялся, покраснел, начал кланяться:
— Милости прошу, уважаемые коллеги! Обещаю богатую полевую практику.
С первого же дня мы, не сговариваясь, военврача Рычко стали попросту звать доктором Верой. Была она кудрявая, голубоглазая, с ямочкой на подбородке.
В день приезда врачих улыбающийся Кривун объявил, что у нас по такому случаю намечается генеральский ужин: картошка в мундире с селедкой. Все обрадовались — уж очень нам надоели пресные концентраты. Мы с доктором Верой, взявшись за руки, сплясали «Бульбу». Доктор Вера задорно пела:
Бульбу жарють, бульбу нарють,
Бульбу варють, бульбу ядуть...
Зато за ужином повар Гришенька Кривун подкладывал на бумажную тарелку веселой докторши самые крупные куски селедки, так что Соколов в конце концов не выдержал:
— Ишь ты, подхалим!
Доктор Вера засмеялась, а Зуев сказал мне на ухо:
— Она — свой парень...
И верно, молодая врачиха сразу пришлась нам ко двору, как будто бы ездила с нами на «Антилопе» с самого начала войны.
Соколов шутил:
— Ах, Чижка, ну что толку в моей красоте, когда нет образования! Она и не глядит в мою сторону...
Я смеялась до слез, представляя себе кривоногого курносого Соколова предметом увлечения бойкой докторши, Соколов притворно сердился:
— Закатилась, как дурочкина внучка! Вот и поговори с тобою по душам...
Прибыла кухня с поваром, появился начальник штаба с писарем, прислали коменданта, старшину, из числа легкораненых отбирали санитаров. Потом к нам откомандировали двух военных фельдшериц—подружек-ленинградок Зою Глазкову и Наташу Лазутину. Появился еще один ленинградец — санинструктор Леша Иванов. Леша оказался очень способным, и ему сразу разрешили работать за фельдшера. Ленинградец был застенчив, втайне сочинял стихи и постоянно мурлыкал новые песенки. Меня он звал не иначе, как «Чижик бесхвостенький», и показывал фотографию своей ленинградской невесты.