Эх, тех-тех-тех-тех...
Отчего вы всегда скучный, Иван Васильевич? — как-то спросила я его.
Власов страдальчески сморщился и стал потирать правую руку:
Нет причины-то веселым быть, товарищ Чижик.
Рука болит?
Нет, дочка, не рука. Сердце ноет, душа болит...
Хотите, я принесу вам капель?
Не вылечат капли мою болячку... Немцы у нас дома. Из-под Новгорода я... Два сына в первый день добровольцами ушли и как в воду канули. Потом меня призвали. Одна хозяйка дома да четверо ребятишек. Как-то они там! Живы ли... Ноет у меня нутро, и сосет, и сосет...
Я ничего не ответила, да и можно ли было найти слова утешения. Я и сама часто думала о доме, о бабушке, о ребятишках, но думы свои поверяла только доктору Вере да Зуеву. Зуев старался перевести разговор на другую тему:
— Ладно, Чижик, мы с тобой мужчины, надо держаться...
Его родные были тоже в оккупации в Молдавии. И доктор Вера ничего не знала о своих близких, хотя куда только не писала. У доктора Григорьевой в осажденном Ленинграде остались мать и сестренка-школьница. Не очень-то много насчитывалось в нашем медсанбате счастливцев, которые могли быть спокойны за судьбу своих близких. Но что толку было жаловаться друг другу, вспоминать и плакать? Мы предпочитали молчать и надеяться...
С другим нашим санитаром Ибрагимовым у меня произошла стычка в первый же день. Он вдруг схватил самый большой стерилизатор и хотел насыпать в него картошку, Я вырвала, но Ибрагимов схватил за другую ручку и потащил к себе, заругался:
Па-чему не даешь? Варить хочу. Какой шайтан девка!
Нельзя в нем картошку варить! — кричала я и тянула стерилизатор к себе.
Можно! — упрямился Ибрагимов.
Власов пытался нас разнять, хлопал руками по тощим бедрам и кудахтал, как большая курица:
— Иса-бей, товарищ Чижик! Да побойтесь вы бога! Господи Иисусе! Иса-бей, да бросьте вы! Вот мой котелок, варите на здоровье!
Котелок у Власова был узкий и не становился на примусные ножки.
— Не нада! Ноги нет, крышка нет! — кричал Ибрагимов.
На шум вышла Зоя Михайловна. Ну и досталосх бедному Ибрагимову! С тех пор Иса-бей стерилизаторы больше не трогал, но на меня еще долго сердился.
Комбат Товгазов ввел день политучебы. Занимались все вместе: врачи и рядовые, члены партии и беспартийные. Занятия проводил маленький политрук Лопатин, откомандированный к нам с переднего края из-за какой-то хронической болезни. Не мудрствуя, Лопатин обычно оглашал свежую сводку Информбюро, читал вслух две-три газеты — вот и всё занятие. А потом мы толпились у огромной карты, находили населенные пункты, упомянутые в сводке, спорили и кричали так, что политрук болезненно морщился и затыкал уши.