Раздумывал: как вложить 850 страниц романа в два часа экранного времени? Как на этом ограниченном временном отрезке разместить 100 исторических портретных персонажей — это кроме Сталина, Черчилля и Трумэна? Как отразить два эпохальных события, отделенных друг от друга тридцатью годами: 1945 год — Потсдамская конференция и 1975 год — Хельсинкское совещание по безопасности в Европе? И меня осенила мысль: а не рискнуть ли и состыковать игровое кино с хроникальным? Не воспользоваться ли полиэкраном?
Это было возможно, тем более что к тому времени режиссер Александр Штейн, снимая короткометражный фильм, посвященный какому-то юбилею, то ли комсомола, то ли союзной республики, уже доказал это. На одном метре пленки он попытался представить несколько событий сразу и одновременно. Это впечатляло. Но там была хроника, а мне предстояло нечто другое…
Своей задумкой соединить на одном экране хронику и игровые эпизоды я поделился с Вадимом Труниным, с которым мы начали работать над литературной основой фильма. Вадим, опытный, талантливый драматург, автор сценария знаменитого «Белорусского вокзала», выслушав мои рассуждения о задуманной форме картины, был поражен.
— Это безумие!.. Коктейль! Винегрет!.. На кой черт нам самим лезть в пасть критиков?!! — Трунин, человек уравновешенный, вдруг заволновался. — Ты хоть вообще-то отдаешь себе отчет, в какую дьявольщину мы влезли, что на себя взвалили? Я некоторым образом причастен к появлению хрущевских воспоминаний и понимаю политическую атмосферу не совсем так, как Чаковский…
— Например? — вставил я.
— Например. Сталин! С Черчиллем и Трумэном, черт с ними, — разберемся, но Сталин! В романе он благостный миротворец…
— Такого кинематографического Сталина мы уже видели много раз.
— Каким же будет вождь в нашем фильме? — вызывал меня на диспут сценарист.
— Разумеется, не милым Кобой! — парировал я.
— Мы связаны историческими фактами, местом действия, конкретным временем, документами… Каким образом ты, режиссер, собираешься показать Сталина в «Победе»?
Вопрос был поставлен, что называется, ребром. Но он не застал меня врасплох. Эта проблема мучила меня с момента прочтения романа. Мне все чаще приходило в голову знаменитое пушкинское: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». И тут же во мне что-то кричало: «Совместные! Совместные!»
В романе, а затем в сценарии меня не удовлетворяло то, что Сталин был везде ровный, спокойный. Мне же хотелось показать его разным, мне нужны были такие эпизоды-раздражители, чтобы можно было увидеть его глаза, рысьи, внимательные, настороженные, чтобы он не выглядел благостным «отцом всех народов», хрестоматийным, каким его изображали в прежних фильмах типа «Падение Берлина» и других…