Прелесть какая. Это то, что годится в подтекст. А на людях они будут демонстрировать дружбу, поцелуи… Как сыграть такое?..
По ассоциации с этим столь запомнившимся мне эпизодом из хроники я вставил нечто подобное в свой фильм «Любить по-русски-3». По сюжету я, губернатор Мухин, несколько раз просил убрать, засыпать большую лужу перед Домом культуры. Его директор ничего не сделал. И вот я, надев резиновые сапоги, вхожу в эту лужу и прошу подойти к себе директора (его играет Михаил Светин). А тот — в лакированных ботинках. И вот он останавливается перед лужей, не решается в нее войти: вроде бы и надо идти к губернатору, и в грязную воду лезть не с руки… Артист должен был сыграть, как он себя переламывает… Как Чаушеску в свое время при встрече с советским лидером.
Работа над режиссерским вариантом сценария шла на редкость легко. Фантазия буйствовала. Я испытывал радостное чувство нетерпения: скорее бы начать съемки, увлекать за собой множество людей, жаждущих работать. С нашей, советской стороны к режиссерскому сценарию претензий был минимум: чаще это были толковые и полезные пожелания.
Ждали отзыва с немецкой стороны.
Партнеры приехали к нам большой группой: директор киностудии «Дефа», главный редактор, редактор и представители ЦК СЕПГ. Привезли они огромный пакет претензий.
Мы предполагали, что будет некоторое несовпадение взглядов, предвидели желание немцев расширить в фильме роль демократической Германии, укрупнить их персонажи.
К нашему сожалению, пословица, бытующая в среде тех, кто создавал совместные картины, — «Кто платит за музыку, тот и танцует». — оправдывалась.
«Мы просим, — говорили немцы (а в интонациях читалось „требуем“), — отразить в фильме героическую работу трудящихся по восстановлению разрушенной страны, показать роль партийных лидеров Отто Гротеволя и Вильгельма Пика, ввести, наравне с Вороновым и Брайтом, образ немецкого журналиста…»
Желания немецкой стороны понятны и естественны: это был шанс заявить о трагедии нации… Но наш фильм был не про это!
Соглашаться с немецкими коллегами значило увеличить вдвое метраж картины, утяжелить, перегрузить ее информацией. Это значило бы, что надо дописывать то, что отсутствует в романе Чаковского. Корежить уже выстроенную драматургическую канву… Удлинять и без того спрессованное время производства… И еще — это значило финансовое удорожание…
Во мне разгоралось сопротивление. Я предчувствовал самое страшное — закрытие картины. Помрачнели Н.Т.Сизов и Ф.Т.Ермаш.
— Иди в ЦК, — посоветовал Филипп Тимофеевич.
— Надо идти вам! — настаивал я.