Началась чехарда. Сражались все. Со всеми. И с переменным успехом. Флаги над городами менялись в среднем раз в три дня, более или менее прочно объединенные силы Галицкой Армии и УНР удерживали только Луцк и Ровно. Однако поляки есть поляки; видя цель и веря в себя, они начали озорничать еще и на чешской границе. Чехи, ясное дело, огрызнулись, конфликт начал напоминать нечто серьезное, и Варшаве пришлось оттянуть в зону вероятных осложнений часть сил из Галиции, что позволило Галицкой Армии активизироваться на «приоритетном» львовском участке. Момент был уникально благоприятен: соотношение сил сложилось абсолютно в пользу УГА, сумевшей, кроме всего, перерезать железную дорогу, а на место событий уже ехала миссия Антанты с целью всех помирить. Так что, взяв «не считаясь с потерями» столицу, а потом, ежели повезет, еще и Перемышль, мириться можно было на вполне приличных условиях.
Увы, получилось как всегда: после двухдневных боев провал «Вовчуховской операции» сделался очевиден, поляки вновь перешли в наступление, и прибывшие «миротворцы» аж до 28 февраля пытались убедить правительство ЗУНР признать очевидное, разделив Галицию по принципу «каждый владеет тем, что владеет». История не любит сослагать, но, возможно, будь Петрушкевич большим реалистом, он сохранил бы хоть что-то. Увы, бессмертное «а что не з’iм, то понадкусюю» неискоренимо; власти ЗУНР заявили о разрыве всяких контактов с Польшей, Галицкая Армия вновь пошла на штурм Львова и в какой-то момент даже почти взяла. Однако итог сих интересных пертурбаций вновь оказался до боли предсказуемым: фронт вновь замер там, где пролегал в середине февраля, а у самой УГА начались еще и внутренние неприятности, дошедшие 14 апреля аж до самого настоящего восстания нескольких частей, усомнившихся в гении начальства.
Плюс ко всему вот-вот ожидалось прибытие из Франции «Голубой Армии» Юзефа Галлера, имеющей на вооружении даже танки. Париж, правда, сформировал ее для борьбы с рвущимися в Европу большевиками, однако Петрушкевич со товарищи, прекрасно понимая, что к чему, срочно запросили Варшаву, с которой сами же недавно порвали все контакты, о перемирии и переговорах, выражая готовность ко многому. А поскольку надежды на положительный ответ были призрачны, параллельно воззвали к международному сообществу и даже, устами митрополита Шептицкого, к Папе Римскому.
Предчувствия не обманули. Дождавшись прибытия «Голубой Армии», Пилсудский, до тех пор не говоривший ни да, ни нет, разумеется, ввел ее в дело, пояснив пискнувшей было Европе, что все эти «украинцы — те же самые большевики, а если и нет, что что-то в этом роде». Началось избиение младенцев. «Идут целые группы и одинокие бойцы, — писал очевидец, — идут полями, огородами. Все одновременно бегут с оружием… Нет сил, чтобы это бегство задержать… Это паника, которая бывает на войне, это добровольное бегство с позиций, потеря всякой дисциплины». Описание, будем честны, истине вполне соответствующее. Хотя правда и то, что многие части УГА с поляками дрались не так, как с чешскими волонтерами и венгерскими постовыми, — зло, храбро, а подчас и успешно. Но исход всегда оказывался одним и тем же. Пилсудский и Галлер подгоняли события, стремясь полностью оккупировать Галицию и выйти к границам Румынии, поставив Антанту пред свершившимся фактом, а у ЗУНР уже не было денег даже на закупку боеприпасов — после потери бориславских нефтепромыслов на бюджете стоял жирный крест. Вопрос стоял о возможности удержать «временную столицу». И тем не менее галицкие генералы (как-никак австрийские капитаны, а то и полковники) духом не падали; командующий, генерал Михайло Омельянович-Павленко предложил президенту (вернее, уже диктатору!) красивый план. По его мысли, имело смысл бросить все, стянуть все части воедино, отойти в регион между Днестром и Карпатами, куда полякам было бы нелегко прорваться, и, имея за спиной относительно безопасных, враждебных Варшаве чехов, начать партизанскую войну.