— Задачку? — Я немного растерялся, так как не понял, что он имеет в виду.
— Мы привыкли иметь дело с самыми простыми вещами: снотворное, слабительное, банки, термометры, извиняюсь, клистир, на худой конец. Что еще может понадобиться в казенном доме? — рассуждал служащий. — А здесь вдруг такое специфическое требование. Там, — он злорадно показал пальцем вверх, — кое-кому пришлось растрясти задницу — ведь документик-то утвержден…
— Да какие, черт подери, специфические требования? — удивился я.
— Ну как же, — обиделся служащий. Он достал из папки мой список, положил его передо мной и постучал пальцем по последним трем строчкам.
Они были написаны не моим почерком. Мне это не понравилось. Мне это чертовски не понравилось. Потому что, во-первых, это был почерк Юрковского. Во-вторых, надписи были сделаны на латыни. И, в-третьих, мне не был знаком ни один из перечисленных составов. Признаюсь, я не нашелся, что сказать. Мы молча погрузили коробки в экипаж, а когда тронулись в путь, уже начало темнеть.
Снег под полозьями все так же похрустывал, а когда на нашем пути попадалась какая-нибудь рытвина, пузырьки в коробках отзывались тонким позвякиванием. Я пытался заставить себя задремать, но ничего не получалось. К тому же было жутко холодно, и я, кутаясь в шинель, терзал себя мыслью, что вместо этого мог бы сейчас развалиться среди атласных подушек в теплых объятиях моей городской подруги…
Но вскоре мои мысли невольно вернулись к злополучным медикаментам. Что за шутки? И почему я сразу ничего не заметил? За все эти годы ничего подобного не было, да и не могло быть: я никогда бы не поверил, что Юрковский вдруг однажды блеснет познаниями в медицине и латыни. Все это не укладывалось в голове, и я надеялся, что доводы начальника тюрьмы развеют мое недоумение. В любом случае разговор у нас с ним состоится серьезный…
К звуку, издаваемому санями, и похрапыванию лошадей теперь время от времени добавлялся отдаленный протяжный волчий вой, так что я в который уже раз пожалел о том, что не остался ночевать в городе…
Проснулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Оказывается, я и не заметил, как заснул. Надо мной нависло перепуганное, красное от мороза лицо извозчика.
— Господин доктор! Там… Они на снегу, там… — его речь была бессвязной, да к тому же я ощущал себя так, будто голова моя налилась свинцом, причиной чему была внезапно прерванная дрема.
— Да объясни ты толком, кто на снегу? — спросил я его, постепенно приходя в себя.
— Волки… — выдавил извозчик и мотнул головой в сторону двери экипажа.