Вот оно! Убитый, убийца и дурная смерть. Первый вяжет второго мертвой кровью, второй сам себя ложью да злобой, а дальше по-разному бывает. Кто, пока тела не найдут, своих мытарит, кто — чужих, но хуже всего, если родичи на ущербной луне вниз лицом в могилу кинут да собачьей кровью польют. Сам Миклош такого не видел, но слыхал… Мерзкое дело было!
— Вот она, мельница, — тихо сказала Барбола, — тут и Пирошка, и Илька и… и другие.
Сын господаря кивнул и огляделся. Мельница как мельница — плотина, омут, ракиты, колесо по воде шлепает, чуть повыше — дом. Большой, крепкий, век бы простоял, да придется ему черным дымом к солнышку лететь. Миклош неторопливо поправил шапку и послал коня к запертым воротам. Береглись бы нечисти, не затворяли бы.
Стучать пришлось долго, хозяева то ли спали, то ли прятали чего. Наконец, раздалось хриплое: «Кто такие»?
— Миклош, сын господаря Матяша, — рявкнул Янчи, — да господарка Сакацкая! Отворяйте, а то сами войдем!
Один за другим лязгнуло два засова, звякнула цепь. Угрюмые створки заскрипели и раздались, показался двор — мешки под навесом, дрова, куча песка. Ни собаки, ни курицы, ни кошки.
— Стерегутся, а пса не держат, — шепнул Янчи, — на помощничков, видать, надеются.
Мельничиха, еще не старая, когда-то красоткой была, выплыла на крыльцо, обтерла руки о расшитый фартук. Лицо сладкое, как мед, на шее — святая эспера, на руке — золотой браслет. Рядом — мельник, здоровенный, румяный, морда, как пятка. Миклош спрыгнул с коня, зацепил поводья за луку седла.
— Богатый у вас дом.
— Не жалуемся.
— Сколько работников держите?
— Зачем нам работники, — наморщил лоб хозяин, — сами управляемся.
— Ой, сами ли?
— А что, хозяин, кошачья роза у тебя не растет? — вмешался Янчи. — Да и рябины не видать.
— А с чего ей расти, — влезла баба, — сыро здесь, да и на кой ляд нам колючки да кислятина?
— Чтоб гости незваные не захаживали, — улыбнулся Миклош, — а то крапивы и той у тебя нет.
— Да что ж вы, гости золотые, с бурьяна начали, — расплылась в улыбке тетка, — а в дом зайти? Вино у нас хорошее, хоть кого спросите, тюрегвизе с медом, хлеб горячий, мясо свежее…
— Не ем я человечины, тетка, — отрезал Миклош, — так что не обессудь. Говори лучше, где работнички ночные лежат?
Мельник судорожно вздохнул и уставился на жену. Мельничиха сложила руки на высокой груди и зачастила:
— Ой, да что это господарь говорит?! Да за что ж нам такое? Живем смирно, никого не трогаем, бедным подаем, подати платим, в церковь ходим. Да провалиться мне на этом месте, если нечисто у нас! Да покажите мне того, кто про нас плохо скажет, я ему в глаза его подлые плюну.