Расталкивая собратьев, поспешила на зов. Какой-то демон огрызнулся, мол, куда прешь не по чину, но тут же спохватился и куснул зазевавшегося брата, который не спешил уступать мне дорогу. По приказу Господина мы, его слуги, сделаем все, что угодно. А для его сына — и без приказа.
— Радуйся, Кайрэ! — пропел Наэ, а ветер обнимал его, кутая в его же собственные волосы. — Повелитель дарует тебе прощение.
Известно, что Господин никому ничего не дает просто так. Потому я не спешила радоваться. Наэ ухмыльнулся, сверкая клыками, и добавил:
— Этой ночью ты станешь свободной. Если…
У меня все заныло внутри. Это «если» может быть каким угодно. Если уведешь добычу у Герне Оленеголового, если неузнанной пропляшешь на балу Королевы Сумерек, если вычерпаешь ладонями Полуночное море, если освободишь из заточения Морской Народ… Или если притащишь за бороду Белого бога.
— Если приведешь душу.
— Любую? — не веря своему счастью, спросила я.
— Любую, — равнодушно пожал плечами наймарэ.
Плеснул крылами и ушел вниз, замыкая в кольцо визжащий хоровод.
Душу! Всего лишь смертную душу в ночь охоты, когда сам Бог (если только он существует) велел нам ловить и хватать все что дышит и шевелится, все, что способно испытывать страх.
Эгей, братья и сестры, свирепое мое племя, спущенное сегодня с поводка! Если мне повезет этой ночью, я вернусь к вам!
Если я словлю сегодня свою удачу. Удачу о двух ногах, с горячей кровью и испуганным сердцем.
А отчего бы мне ее не словить?
Ниже, ниже, ниже, сжимая тугие витки, пока весь наш хоровод не превратился в гудящую хохотом трубу, пляшущую на гибком стебле воронку, с зевом, повернутым к беззвездному небу. Зеленоватой вспышкой блеснуло узкое тело Наэ, он сложил крылья и упал вертикально вниз, призрачным клинком вонзившись в мокрые камни площади. Твердь вздрогнула — и хоровод распался.
Свистнул освобожденный ветер, раскручиваясь сорванной с колков струной, бичом хлестнул по стенам, по крышам, по запертым ставням, стаей птиц поднимая в небо сланец и черепицу. Ахнул выдранный с корнем флюгер, с надсадным треском начали лопаться толстые просмоленные доски, многоголосым воем откликнулись проемы арок, флейтами запели переулки, и сейчас же дождь и снег, и соленое ледяное крошево брызнуло на камень стен будто кровь из ран.
Меня едва не приложило о выступ карниза, я вывернулась в воздухе, задев плечом дребезжащий лист крашеной жести — и металлический прут, на котором он висел, переломился. Молния прошила мутный мрак, я успела прочесть на летящей куда-то вбок вывеске: «У Горгульи».