Тот же или другой — Хельга не сразу поняла. На миг ей показалось, что он и был этой сосной — прямой, чёрный, неподвижный. Здесь, в полумраке, он казался человеком ещё меньше, чем прежде. И Хельга вдруг подумала — впервые, похоже: а кем же всё-таки были эти существа, с лёгкостью поработившие её народ и теперь так же легко заставившие её убить сына человека, которого она любила? И зачем им это? Господи, зачем?..
Руки, стискивающие верёвку, дрогнули, потом сжались крепче.
— Ну, вот он, — с вызовом проговорила Хельга. — Вот тот, кого я ненавижу больше всех на свете. Что ты смотришь? Разве не это ты мне велел?..
— Я сказал, твой мужчина вернётся к тебе, если ты…
— Помню! — нетерпеливо перебила она: её раздражало это монотонное повторение.
— Уговор всё ещё в силе?
— Да.
— Ну так не стой на пути, — сказала Хельга и, размахнувшись, захлестнула верёвку на нижней ветке.
А натянуть не успела.
Ингрид бежала к ней — так, как бежала, должно быть, к восточному плетню этим утром, и много-много раз до того; так, как бежала сама Хельга… хотя нет. Нет, вовсе не так. С безумием в глазах, с пеной на губах, сбиваясь временами на четвереньки, навстречу возлюбленным мужчинам не бегут. Так бегут только к детям, которым грозит опасность.
— Не-е-е-е-е-е-е-ет! — кричала Ингрид: дико, страшно, с чудовищной мольбой на перекошенном лице.
Хельга стиснула зубы, бросила взгляд на застывшего у сосны чужака. Говоришь, ты дьявол? Ну так мне плевать.
И затянула петлю.
Ингрид кинулась вперёд, и в тот же миг что-то просвистело у Хельги над головой, а потом позади рухнуло тело, сорвавшееся с верёвки. Ингрид подползла к сыну на коленях, рыдая в голос, стала стаскивать петлю, врезавшуюся в нежную детскую кожу. Мальчик слабо дёргал руками и ногами, всхлипывал, мотал головой, разбрызгивая слёзы; жуткая синева понемногу сходила с его лица.
Хельга меленно обернулась.
Ингрид подняла голову.
Они смотрели на чёрного чужака с перетекающим из маски в маску лицом, в его глаза цвета сосновой смолы. И были родными в этом. Сейчас.
— Кристиан… — сказала Ингрид.
Он молча взглянул на неё.
Хельга сделала шаг назад. И смотрела. Смотрела, смотрела, пытаясь стать родной с нею, с матерью ребёнка, которого она только что хотела убить — в этом, именно в этом… увидеть. Увидеть, как она… Узнать…
Чужак прошёл мимо застывших женщин, подобрал с земли нож, отёр его полой плаща, сделанного из бесовской ткани, сунул в ножны.
Посмотрел Хельге в лицо. Зыбкими, текучими, такими чуждыми глазами.
— Что же… что же они с тобой сделали? — сказала Хельга.
Он опустил густые, жёсткие — всё те же — ресницы и ответил: