— Да, Господи помилуй, «Монахиня» уже ушла.
Не можетъ ли онъ мнѣ сказать — куда.
Калѣка размышляетъ, — онъ стоитъ на длинной ногѣ, а короткая болтается.
— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — не знаете ли вы, чѣмъ она была нагружена?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ я.
Однако я уже забылъ про «Монахиню» и спрашиваю, далеко ли до Гольместранда, считая добрыми, старыми милями.
— До Гольместранда, я думаю…
— Или до Веблунгенеса?
Что я хотѣлъ сказать: я думаю, что до Гольместранда?..
— Послушайте, чтобъ не забыть, — опять прерываю его. — Не будете ли вы такъ добры дать мнѣ немножко табаку, крошечную щепотку табаку!
Я получилъ табакъ, сердечно поблагодарилъ его и дошелъ. Табакъ мнѣ совершенно не нуженъ, но я все-таки сую его въ карманъ. Калѣка слѣдилъ за мной глазами. Я вѣрно возбудилъ чѣмъ-нибудь его недовѣріе. Куда бы я ни шелъ, я все чувствую на себѣ его недовѣрчивый взглядъ и мнѣ ужасно непріятно, что за мной слѣдитъ этотъ человѣкъ. Я поворачиваюсь и тащусь опять къ нему, смотрю на него и говорю:
— Игольщикъ.
Лишь одно слово: «игольщикъ». Больше ничего. Говоря это, я пристально смотрю на него, казалось, что я смотрю на него всѣмъ тѣломъ, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на него одними лишь глазами. Сказавъ это слово, я стою передъ нимъ еще нѣкоторое время. Затѣмъ я опять отправлялось своей дорогой. Человѣкъ не издалъ ни одного звука, онъ только слѣдилъ за мной глазами. Гм…
Игольщикъ? Я вдругъ остановился. Да, я отгадалъ. Я гдѣ-то уже встрѣчалъ этого калѣку. Тамъ наверху, на Пограничной, когда я въ одно прекрасное утро закладывалъ свой жилетъ. Мнѣ казалось, что съ тѣхъ поръ прошла цѣлая вѣчность.
Пока я раздумываю надъ этимъ, на углу площади и Гависгаде происходитъ встрѣча, которая заставляетъ меня вздрогнуть и свернуть въ сторону. Такъ какъ мнѣ это не удается, то я смѣло выступаю впередъ, очертя голову. Я стою лицомъ къ лицу съ «Командоромъ».
Я становлюсь намѣренно нахаленъ и дѣлаю шагъ впередъ, чтобъ обратить на себя его вниманіе, я дѣлаю это не для того, чтобъ возбудить къ себѣ состраданіе, но чтобы поглумиться надъ самимъ собой, упиться презрѣніемъ къ собственной своей особѣ. Я бы могъ лечь на тротуаръ и просить «Командора» наступить на меня, на мое лицо. Я даже не здороваюсь съ нимъ.
«Командоръ» видитъ, что со мной что-то неладно, онъ замедляетъ шагъ, а я говорю ему, чтобъ задержать его:
— Я былъ бы уже у васъ и принесъ вамъ что-нибудь, но ничего путнаго у меня не выходитъ.
— Вотъ какъ? — говоритъ онъ вопросительно. — Значитъ, вы еще не кончили?
— Нѣтъ, я еще не кончилъ.
Любезность «Командора» трогаетъ меня, на глазахъ у меня выступаютъ слезы. Я кашляю, чтобъ придать себѣ суровый видъ. «Командоръ» всматривается мнѣ въ лицо.