Вдругъ сзади его послышались слова:
— Чего ты спозаранку-то вскочилъ? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?
Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся.
Глафира Семеновна смотрѣла на него заспанными глазами.
— Зачѣмъ-же нахлестываться? Просто не заспалось, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А вотъ теперь разбираюсь во вчерашнихъ покупкахъ. Какая прелесть этотъ коверъ, который мы купили! А вѣдь онъ немъ достался только за тридцать рублей.
— Прелесть, а самъ вчера его залилъ виномъ.
— Ни Боже мой! Чистъ онъ и свѣжъ… Ни одного пятнышка. А какъ жаль, что мы вчера нигдѣ не нашли готовыхъ турецкихъ дамскихъ туфель безъ задковъ. Говорятъ, что только въ Скутари на рынкѣ можно ихъ получить. Впрочемъ, вѣдь мы поѣдемъ въ Скитари…
— Ты мнѣ зубы-то не заговаривай! — строго крикнула Глафира Семеновна. — Я вчерашнее помню. И гдѣ, гдѣ только ты не ухитришься напиться! Пріѣхали въ Константинополь… Мусульманскій городъ… На каждомъ шагу мечети… Законъ запрещаетъ туркамъ вино, а ты… И полились нотаціи.
Глафира Семеновна одѣвалась и точила мужа. Николай Ивановичъ слушалъ и молчалъ. Наконецъ онъ спросилъ:
— Можно велѣть приготовить самоваръ?
— Вели. Но вотъ тебѣ мой сказъ: какъ только ты съ армяшкой еще напьешься — сейчасъ мы собираемся, на пароходъ и ѣдемъ въ Ялту. Лучше тамъ проживемъ лишнюю недѣлю.
— Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кромѣ того, надо съѣздить на Принцевы острова, въ Скутари, на гулянье на Прѣсныя воды.
— Чортъ съ нимъ и съ Константинополемъ!
— Но вѣдь ты такъ стремилась сюда, такъ хотѣла…
— Я думала онъ трезвый городъ, а онъ пьянѣе Нижняго-Новгорода во время ярмарки.
— Изъ-за одной-то выпивки, да такъ казнить городъ! Ай-ай-ай!
Николай Ивановичъ покачалъ головой и, выйдя на лѣстницу, велѣлъ встрѣтившейся ему Тамарѣ подавать самоваръ.
Нотаціи продолжались, но ихъ прервалъ появившійся Карапетъ. Онъ самъ внесъ самоваръ, поставилъ его на столъ, поклонился супругамъ и сказалъ Николаю Ивановичу:
— Помнишь, что вчера обѣщалъ, дюша мой, эфендимъ? Какъ родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сынъ — сейчасъ Карапетъ къ тебѣ его въ Петербургъ крестить пріѣдетъ. По рукамъ вчера хлопнулъ — значитъ вѣрно, обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.
— Подите вы! Мало-ли что съ пьяныхъ глазъ говорится! — отвернулась отъ него та.
Заварили чай. Карапетъ не уходилъ. Онъ свернулъ папироску и подсѣлъ къ столу.
— Давай, мадамъ, барыня-сударыня, и мнѣ чаю, — сказалъ онъ. — Голова у Карапетки болитъ. Но Карапетка ой ой какой молодецъ! Онъ принесъ и лекарство.
Армянинъ полѣзъ въ карманъ шароваръ и вытащилъ оттуда маленькую бутылочну.