— Карапеша! Другъ! Какой человѣкъ-то онъ душевный! Не похоже, что и турокъ! — восклицалъ онъ. — Ахъ, какъ жалко, что мы ихъ били въ прошлую войну! Скажи ему, Карапеша, по-турецки, что я жалѣю, что мы имъ трепку задавали.
Армянинъ перевелъ. Турокъ радостно закивалъ головой и допилъ свой стаканъ. Николай Ивановичъ жалъ ему руку, увидалъ четки на рукѣ его и сталъ ихъ просить на память, тыкая себя въ грудь. Турокъ далъ. Въ обмѣнъ Николай Ивановичъ презентовалъ ему брелокъ съ своихъ часовъ съ какой-то скабрезной панорамой.
Пароходъ давно уже шелъ обратно въ Константинополь, заходя на пристани европейскаго и азіатскаго береговъ. Стаканы то и дѣло пополнялись. То и дѣло слышались восклицанія: «За Европу! За Азію!» Николай Ивановичъ былъ уже такъ пьянъ, что путалъ берега и пилъ «за Азію», когда они были въ Европѣ и наоборотъ. Турокъ не отставалъ отъ него и отъ армянина и былъ ужь тоже изрядно пьянъ. У пристани Буюкдере онъ указалъ на лѣтній дворецъ русскаго посольства и пожелалъ выпить за русскихъ. Когда армянинъ перевелъ желаніе турка, Николай Ивановичъ опять закричалъ ура.
Подъѣзжая къ Константинополю, близь пристани Кендили турокъ сидѣлъ уже въ барашковой шапкѣ Николая Ивановича, а тотъ въ фескѣ турка и называлъ его Махмудомъ Магометычемъ.
Вечерѣло. Садилось солнце и косыми своими лучами золотило постройки на берегахъ. Становилось сыро. Евнухъ давно уже ушелъ въ каюту, но тройственная компанія ничего этого не замѣчала. Карапетъ и Николай Ивановичъ забыли даже Глафиру Семеновну, но передъ самымъ Константинополемъ она напомнила имъ о себѣ, и только что пароходъ отчалилъ отъ пристани Скутари и направился къ европейскому берегу, показалась на палубѣ въ сопровожденіи евнуха. Увидавъ бутылки и стаканы, стоявшіе передъ мужемъ, она вспыхнула и стала швырять ихъ въ море. Турокъ разинулъ ротъ отъ удивленія и не зналъ, что ему дѣлать. Видя ее въ сопровожденіи евнуха, онъ ее принялъ сначала за турецкую даму и заговорилъ съ ней по-турецки въ строгомъ тонѣ, но когда армянинъ объяснилъ ему, что это жена ихъ собутыльника, умолкъ и поклонился.
— Глашенька! Глашенька! Матушка! Голубушка! Зачѣмъ такъ строго? — бормоталъ коснѣющимъ язикомъ Николай Ивановичъ, испугавшійся разсвирѣпѣвшей супруги.
— Надо строго! Безъ этого нельзя съ пьяницами! — отвѣчала она, схватила опроставшійся подносъ и его швырнула въ море.
Николай Ивановичъ умолкъ. Присмирѣлъ и турокъ. Онъ тотчасъ-же отдалъ барашковую шапку Николаю Ивановичу, а отъ него взялъ свою феску, отвелъ армянина въ сторону и спрашивалъ его по-турецки: