— Есте, господине.
— Отчего такъ называется? Почему? Зачѣмъ?
Возница понялъ вопросы и сталъ объяснять по-сербски, но супруги ничего не поняли. Глафира. Семеновна тотчасъ-же уязвила мужа и спросила:
— Профессоръ сербскаго языка, все понялъ?
— Нѣтъ. Но вольно-жъ ему такъ тараторить, словно орѣхи на тарелку сыплетъ. Все-таки, я тебѣ скажу, онъ хорошій чичероне.
Достигнувъ верхней крѣпости, начали спускаться внизъ къ Дунаю.
— Ну, теперь пусть свезетъ въ мѣняльную лавку, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Вѣдь у тебя сербскихъ денегъ нѣтъ. Надо размѣнять да пообѣдать гдѣ-нибудь въ ресторанѣ.
— Братушка! Въ мѣняльную лавку! — крикнулъ Николай Ивановичъ возницѣ. — Понялъ?
Тотъ молчалъ.
— Къ мѣнялѣ, гдѣ деньги мѣняютъ. Деньги… Неужели не понимаешь? Русски деньги — сербски деньги.
Въ поясненіе своихъ словъ Николай Ивановичъ вытащилъ трехрублевую бумажку и показалъ возницѣ.
— Вексельбуде… пояснила Глафира Семеновна по-нѣмецки.
— А Пара… Новце… (т. е. деньги). Сарафъ… (т. е. мѣняла). Добре, добре, господине, — догадался возница и погналъ лошадей.
Возвращались ужъ черезъ базаръ. Около лавченокъ и ларьковъ висѣли ободранныя туши барановъ, бродили куры, гуси, утки. По мѣрѣ надобности ихъ ловили и тутъ-же рѣзали для покупателя. На базарѣ все-таки былъ народъ, но простой народъ, а интеллигентной, чистой публики, за исключеніемъ двухъ священниковъ, и здѣсь супруги никого не видали. Къ экипажу ихъ подскочила усатая фигура въ опанкахъ и въ бараньей шапкѣ и стала предлагать купить у нея пестрый сербскій коверъ. Подскочила и вторая шапка съ ковромъ, за ней третья.
— Не надо, не надо! — отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ.
Глафира Семеновна смотрѣла на народъ на базарѣ и дивилась:
— Но гдѣ-же чистая-то публика! Вѣдь сидитъ-же она гдѣ-нибудь! Я только двухъ дамъ и видѣла на улицѣ.
Наконецъ, возница, остановился около лавки съ вывѣской: «Сарафъ». Тутъ-же была и вторая вывѣска, гласившая: «Дуванъ» (т. е. «табакъ»). На окнѣ лавки лежали австрійскіе кредитные билеты и между ними русская десятирублевка, а также коробки съ табакомъ, папиросами, мундштуки, нѣсколько карманныхъ часовъ, двѣ-три часовыя цѣпочки и блюдечко съ сербскими серебряными динаріями.
— Сафаръ, сафаръ! — твердилъ Николай Ивановичъ, выходя изъ экипажа. — Сафаръ. Вотъ какъ мѣняла-то по-сербски. Надо запомнить.
Вышла и Глафира Семеновна. Они вошли въ лавочку. Запахло чеснокомъ. За прилавкомъ сидѣлъ среднихъ лѣтъ, черный какъ жукъ бородатый человѣкъ въ сѣромъ пиджакѣ и неимовѣрно грязныхъ рукавчикахъ сорочки и, держа въ глазу лупу, ковырялъ инструментомъ въ открытыхъ часахъ.