— Кто? Кондукторъ-то? Вотъ ужъ ни сколько!
Подъѣхали къ станціи Сливница. На платформѣ стояли черномазые мужики и бабы въ пестрыхъ платкахъ. Бабы продавали молоко въ пузатыхъ глиняныхъ кувшинахъ. Глафира Семеновна и на нихъ начала умиляться.
— Ты посмотри, какія у нихъ добродушныя лица, указывала она мужу.
— Не нахожу. По моему такія-же, какъ у сербовъ, которыя тебѣ не нравились.
— Да что ты, что ты! У сербовъ лица носатыя, насупившіяся брови дугой и смотрятъ они изъ-подъ лобья, а тутъ веселый, открытый взглядъ, Нѣтъ, ты это говоришь для того, чтобы только противорѣчить мнѣ.
Глафира Семеновна купила даже у одной изъ бабъ кувшинчикъ съ молокомъ, заткнутый сѣномъ, но пить молоко не могла. Оно было или козье или отъ буйволицы, тянулось и, кромѣ того, припахивало навозомъ.
— Вотъ тебя добродушная баба и поднадула на молокѣ, подсмѣивался Николай Ивановичъ.
— Нисколько не поднадула. А я сама была виновата, что не спросила у нея, какое это молоко. Ну, да все равно, кувшинъ останется въ воспоминаніе.
За Сливницей начали спускаться изъ горныхъ ущелій въ равнину Софіи. Вотъ и Костинбродъ — послѣдняя станція передъ Софіей, о чемъ супругамъ сообщилъ болгарскій священникъ, вышедшій изъ своего купэ и остановившійся у окна въ корридорѣ. Глафира Семеновна стала быстро собирать свои вещи и увязывать ихъ въ ремни. Николай Ивановичъ подошелъ къ священнику, поздоровался и началъ наблюдать его. Кромѣ черной камилавки, священникъ этотъ ни по манерамъ, ни по одеждѣ, ничѣмъ не отличался отъ нашихъ священниковъ. Та-же ряса съ широкими рукавами, та-же манера держать руки на желудкѣ при разговорѣ.
— Какія дивныя мѣста-то мы проѣзжали давеча, сказалъ священникъ. — Какія неприступныя горы! Когда-то эти горы кишѣли разбойниками.
— Да на кого тутъ было нападать-то разбойникамъ? усумнился Николай Ивановичъ. — И при желѣзной-то дорогѣ очень мало движенія.
— На проѣзжихъ они не особенно много и нападали, но они цѣлыя села, цѣлые города держали въ страхѣ и брали съ нихъ дань.
Когда въ корридоръ къ нимъ вышла Глафира Семеновна, священникъ указалъ въ даль, виднѣвшуюся изъ окна, и сказалъ:
— А вонъ ужъ купола и минареты Софіи виднѣются. До освобожденія Болгаріи это все были турецкія мечети.
— Ну, а теперь превращены въ болгарскіе храмы?
— Нѣтъ, болгарскій народъ не особенно религіозенъ и не заботится объ увеличеніи церквей. Въ Софіи одна мечеть превращена въ тюрьму, другая въ интендантскій складъ, третья еще во что-то. Одна мечеть оставлена туркамъ для богослуженія.
Глафира Семеновна начала его разспрашивать, что въ Софіи есть достопримѣчательнаго для осмотра, на что онъ отвѣчалъ: