— Если я что и заметил по части публики, так это одно, — ответил Клодд. — Она меньше всего хочет платить за то, чтобы развивали ее литературный вкус.
— И что же нам делать? — спросил Питер Хоуп.
— Кто тебе нужен, так это посыльный.
— Как может посыльный увеличить наш тираж? — спросил Питер Хоуп. — А кроме того, мы еще в первый год договорились, что посыльный нам не нужен. Зачем увеличивать расходы?
— Я говорю не об обычном посыльном, — объяснил Клодд. — Я говорю о мальчишке, с которым вчера ехал на поезде в Стрэтфорд.
— А что в нем такого особенного?
— Ничего. Он читал «Пенни новеллист». Его покупают более двухсот тысяч. Он один из них. Так он мне сказал. Когда дочитал этот еженедельник, достал из кармана «Шутник за полпенни». Их тираж семьдесят тысяч. Сидел и хихикал, пока мы не приехали.
— Но…
— Подожди минутку. Сейчас объясню. Этот мальчишка представляет собой читающую публику. Я с ним говорил. Издания, которые ему нравятся больше всего, имеют наибольший тираж. Он не сделал ни одной ошибки. Остальные — в которые он заглядывал — он назвал мусором. Ему нравится именно то, что нравится людям, покупающим периодику. Порадуй его — я записал его имя и адрес, и он готов работать у нас за восемь шиллингов в неделю — и ты порадуешь тех, кто покупает. Не людей, которые проглядывают наш еженедельник, лежащий на столе в курительной комнате, и говорят тебе, что он чертовски хорош, а людей, выкладывающих за него пенс. Тех людей, которые нам нужны.
Питер Хоуп, отличный редактор, с идеалами, изумился… чего там, вознегодовал. Уильям Клодд, деловой человек, без идеалов, оперировал цифрами.
— Надо подумать о том рекламодателе, — настаивал Клодд. — Я не собираюсь изображать Джорджа Вашингтона, но какой смысл говорить ложь, которая звучит как ложь, даже если ты сам ее говоришь? Если тираж двадцать тысяч, я, не испытывая ни малейших угрызений совести, могу убеждать других, что мы продаем сорок тысяч. Но когда на самом деле мы не дотягиваем до восьми… вот тут совесть, если она есть, дает о себе знать.
Давай им двенадцать полос хорошей, серьезной литературы, — продолжал Клодд, — но заворачивай их в двадцать четыре полосы чего-то полегче. Только так они ее переварят, и ты будешь идти к поставленной цели — развивать у публики литературный вкус, но без ее ведома. А если кормить их только серьезным — они не откроют рот.
Клодд знал, как добиться своего. Флипп Туител прибыл в назначенное время в дом двадцать три по КрейнКорт, чтобы получить место посыльного в редакции еженедельника «Добрый юмор». В действительности, чтобы стать, пусть он этого и не знал, литературной лакмусовой бумажкой. Рассказы, увлекавшие Флиппа, принимались. Питер стонал, но заставлял себя править грубейшие орфографические ошибки: эксперимент требовал чистоты. Юмор, смешивший Флиппа, печатался. Питер пытался задобрить свою совесть, увеличив пожертвования в фонд нуждающихся литераторов, но преуспел лишь частично. Стихи, выбивавшие у Флиппа слезу, набирались крупным шрифтом. Люди со вкусом и понимающие говорили, что еженедельник «Добрый юмор» их разочаровал. Тираж медленно, но устойчиво рос.