– Вы были в курсе ее дел? Она не жаловалась, что кого-то боится, что ей кто-то угрожает?
– Кто мог ей угрожать? – изумился драматург. – Это нелепо!
– Подумайте как следует, Никанор Семенович. Это очень важный вопрос.
– С ней произошла какая-то беда? – мрачно спросил Щукин.
– К несчастью, да. У вас есть какие-либо соображения по этому поводу?
– Никаких. То есть я ровным счетом ничего не понимаю. – Никанор Семенович беспомощно пожал плечами. – Кто мог ее обидеть? Чигринский? Да ну, вздор. Он на такое не способен.
– А ваша супруга не могла ее приревновать?
– Моя жена? – Драматург, казалось, изумился еще пуще. – Нет, это невозможно!
– Но она знала о ваших отношениях с Ольгой Николаевной? Да или нет?
– Не надо сочинять какую-то драму, пожалуйста, – с болезненной гримасой промолвил Щукин. – Я человек творческий… то есть… Ну да, у меня бывают увлечения. Но это не значит, что я собираюсь делать глупости… уходить из семьи и тому подобное. Я ясно выражаюсь?
– Яснее некуда, – кивнул Леденцов. – Можно еще один вопрос? Вы любили Ольгу Николаевну?
– Любовь, любовь, – проворчал драматург, явно чувствуя себя не в своей тарелке. – Я, сударь, все-таки не мальчик, в самом деле… Я хочу сказать… гм… Как бы это выразиться? Словом, Ольга Николаевна очень мила… и была готова на все услуги. Мужчина в таких случаях мимо не проходит… Да! – неизвестно к чему глубокомысленно закончил он.
И, словно показывая, что тема исчерпана, взял со стола том на французском – с очередной пьесой, которую собирался присвоить, – и углубился в чтение.
– Скажите, где вы были вчера вечером? – спросил Гиацинт.
– А?
Сыщик повторил свой вопрос.
– Да здесь же, – нетерпеливо ответил Щукин. – Возился тут… с этой ерундистикой… Скажите, вы французский знаете? У меня тут персонаж fait la cour… гм… Фэ – значит, делает. Кур – значит, двор. Ничего не понимаю… Двор он героине вымостил, что ли? Так он вовсе не строитель… И с героиней едва знаком… Делать двор… двор… Со вчерашнего дня я застрял на этой фразе – и ни туда, ни сюда… Провожать до двора? Странно как-то…
Гиацинт закрыл записную книжку и поднялся.
– Он за ней ухаживает, – сказал сыщик.
– Что? – подпрыгнул Никанор Семенович.
– Faire la cour – в переводе с французского означает «ухаживать».
– Голубчик вы мой! – в экстазе вскричал драматург. – Благодетель! Точно… А я-то думаю – что такое знакомое? Ухаживать… строить куры! Слава те господи… разобрался наконец!
Дело сдвинулось с мертвой точки. Буржуа Филипп, превращенный в Архипа Никодимыча, ухаживал за кокоткой Элен, ставшей купчихой Настасьей Петровной. Французская пьеса обрастала русским колоритом, и прислуга уже вовсю носила самовары и разливала чай. Декорация изображала помещичий дом и березки вместо парижской квартиры. Внутренним взором Никанор Семенович видел полные ложи бенуара и бельэтажа, рукоплещущих студентов в райке и благосклонные рецензии в газетах. Трехзначные гонорары множились и на глазах превращались в четырехзначные. Драматург творил, вдохновенно передирая у французского собрата мизансцены и львиную часть диалогов, и даже не заметил, как за его гостем закрылась дверь.