– Да не смотри ты в текст, дубина. Говори от балды! Ты кем себя возомнил, Станиславским? Ты же, бля, Король пигмеев! Давай уже, рожай!
В голове у меня что-то щелкнуло, и я встал. Я больше не видел в зале лиц – передо мной была колыхающаяся биомасса, толпа законченных кретинов, которых не исправит даже могила, потому что могила не исправляет, а подытоживает.
Мне подумалось, что будет правильным и крайне своевременным, если я сразу покажу этим людям, что считаю их идиотами. Я отодвинул заготовленный текст в сторону, взял со стола литровую бутылку водки и со звонким щелчком открыл ее.
В зале стояла гробовая тишина, я слышал даже характерный рваный ритм дыхания взволнованной Камминг, устроившейся на приставном сиденье в первом ряду. В руках Мария держала фляжку виски, и это обстоятельство совсем успокоило меня.
Я налил себе полстакана водки и тут же выпил ее всю, без остатка. Зал шумно сглотнул вслед за мной, вздохнул и немедленно затих в ожидании следующего чуда.
– Вы все – придурки! – бросил я в зал совершенно искренне.
– Чудо, чудо! Я могу ходить! – заорал мне в ответ сидевший в первом ряду Петр Шмаков, припершийся сюда прямо в форме капитана милиции, хотя мы специально договаривались, что он переоденется в цивильное.
Петр встал, повернулся к залу лицом и еще раз сказал, разводя руками:
– Великое чудо, граждане.
Он еще раз показал руками, как показывают рыбаки, какое это было большое чудо, после чего полез на сцену напрямик, хотя ступеньки были от него в двух шагах.
Вскарабкавшись, Петр прошел вдоль стола, присматриваясь к закускам, и сел слева от меня, поближе к красной рыбе и икре.
Пока он накладывал себе на тарелку закуску и примерялся к бутылке водки, прибившейся к моей тарелке, голос вновь подала Марта, успевшая пропустить стаканчик-другой мартини из огромной пятилитровой канистры, установленной посреди нашего стола:
– Респектабельный энурез! – страстно закричала она, отобрав у меня микрофон. – Когнитивный диссонанс! Рюмки прочь от нетрадиционной медицины!
Зал потрясенно молчал, только старушки на задних рядах принялись озабоченно перешептываться.
Берутли начал было делать панораму по залу, медленно поворачивая камеру от стенки к стенке, но опять внезапно оступился и рухнул со сцены, на этот раз не только со штативом, но и с камерой. Надо было все-таки отобрать у него фляжку, подумалось мне.
Мне также показалось, что хмурый мужик в деловом костюме, на которого сейчас рухнул Берутли, однажды уже побывал в подобной переделке, но ни этот деловой мужик, ни даже Берутли не издали ни звука в напряженной тишине огромного зала, и я решил, что ошибся.