Воистину, этих людей ничем было не пронять.
– Чудо, чудо, – вдруг подозрительно фальшиво согласился с Мартой какой-то незнакомый нам мужик с первых рядов, после чего неожиданно бодро полез на сцену. На него смотрели достаточно равнодушно, но, когда он забрался, наконец, наверх и начал ходить вдоль нашего стола, высматривая свободный стакан, Васильев встал со своего стула и пошел к мужику навстречу, жестко вопрошая:
– Ты чьих будешь, холоп?!
Тот поднял руки вверх и улыбнулся нам так жалобно, что из-за стола выбрался даже Миша с лишним стаканом в руках и вилкой с нанизанным на ней куском рыбы.
– Сеанс исцеления торсионными полями начинается! – торжественно заорал Миша в зал, передавая водку с рыбой незнакомому мужику.
– Да, сейчас уже все будет, – довольно невнятно пробормотал этот мужик, тут же выпивая и закусывая. Потом он снова поднял руки вверх и послушно спустился в зал, вернувшись на свое место.
Ропот в зале нарастал и сейчас снова стал совсем уже неприлично громким, и я подумал, что все эти люди вокруг вовсе не такие придурки, как кажутся на первый взгляд.
Но тут я увидел Берутли, и мне стало грустно сразу за все человечество вместе взятое. Берутли уложил свою камеру на левое плечо и ходил вдоль рядов с бутафорской буденовкой в вытянутой правой руке. При этом он приговаривал:
– Граждане, подайте юродивому! А вам воздастся! Ей-ей, воздастся! Экзосфера уже распрямляет ваши чакры! Подайте юродивому! Энергетическая блокада уже прорвана! Хули ты смотришь! Сюда кидай, кретин!
При этом ему действительно кидали деньги, и, судя по цвету купюр, отнюдь не только мелкие.
Я налил себе еще водки и огляделся вокруг. Марта подняла бокал и смотрела на меня сквозь свой мартини, таинственно улыбаясь. Миша изумленно крякал, наблюдая, как суетятся под сценой бабки с бутылями заряженной воды. Васильев достал боевой пистолет и, решительно сжав челюсти, злобно щелкал затвором у себя над головой, выбрасывая на гулкий деревянный пол сцены строго подотчетные патроны. Петр был готов с двух стаканов водки и теперь классически спал, сидя за столом, уложив голову в фуражке аккурат в блюдо с мясным салатом.
Но дальше всех, на мой взгляд, пошла Камминг. Она забралась на сцену, отобрала у Миши микрофон и принялась мычать гимн Америки, одновременно ловко раздеваясь под собственный аккомпанемент и швыряя детали туалета в зал, и тут ничуть не удивленный феерическими поворотами нашего представления.
Тогда я встал, прошел к Марии и после недолгой борьбы отобрал у нее микрофон. Камминг была уже совершенно голая и, судя по выражению лица, абсолютно счастливая. Она повисла на мне, размахивая своими трусами, как знаменем, но я только отодвигал ее подальше от микрофона, чтобы не слышно было неприличных английских ругательств, мешающих мне сейчас сосредоточиться.