– Вам кажется, Чарльз, – улыбнулся я в ответ. – Добрый вечер.
Пожилой улыбчивый джентльмен, сидевший напротив меня, был, пожалуй, единственным человеком в этой стране, которого я смог бы назвать своим приятелем. Чарльза Л. Доджсона я знал уже год, и за всё это время его общество мне ни разу не прискучило. На вид этому человеку было около шестидесяти лет, и выглядел он для своего возраста совсем неплохо. Высокий, крепкий, скорее жилистый, нежели мускулистый, загорелое лицо, густые седые волосы, острый, проницательный взгляд. Профессия и социальный статус этого человека оставались для меня загадкой, но в том, что он именно «сэр Чарльз», сомневаться не приходилось. Достаточно было послушать, как он говорит. Этот мягкий выговор, свойственный лишь выпускникам Итона, отметал последние сомнения в наличии у него «старого школьного галстука». Одевался он очень скромно, но эта обманчивая простота мало кого могла ввести в заблуждение. Я неплохо разбирался в подобных вещах и мог спорить на медный пенни, что сегодняшняя сорочка Чарльза была родом из «Turnbull and Asser» и стоила не меньше пары сотен фунтов.
Познакомились мы с Чарльзом благодаря моему увлечению литературой. Примерно год назад, когда я всерьёз решил покончить с прежним образом жизни и стал подыскивать себе какое-нибудь занятие, под руку мне попались «Кентерберийские рассказы» Чосера. Затрудняюсь сказать, о чем именно я тогда думал и где в тот день блуждал мой здравый смысл, но факт остаётся фактом – я твёрдо решил перевести Чосера на японский язык. Рассуждал я примерно так: японский, наряду с русским и французским языками, является для меня родным. Английский я также знаю практически в совершенстве. Наличие литературного таланта даже не обсуждалось, и воплотить эту идею в жизнь казалось мне делом элементарным. Во всяком случае, до тех пор, пока я не приступил к этому делу вплотную. Дальше начались сложности, после них – трудности, а затем наступил этап, который обычно характеризуется ненормативной лексикой. Целыми днями я слонялся по дому, изводя миссис Дакворт и грязно ругаясь на всех языках, которые так недавно казались мне родными. После недели, проведённой подобным образом, меня осенила ещё одна мысль (забегая вперёд, скажу, что эта мысль оказалась на поверку гораздо лучше первой). Я решил, что в моих неудачах виновато отсутствие вдохновения. А где можно вдохновиться духом и поэтикой Чосера сильнее, чем в Кентербери? В результате я, как последний турист, весь следующий день прошлялся по этому бесспорно красивому, но удивительно скучному городку; с риском для жизни пообедал в мексиканском ресторане; посетил Кафедральный собор, на ступенях которого был убит Томас Бекет, и послушно обошёл местный музей восковых фигур, следуя за группой французских школьников. После чего на меня снизошло просветление. Навсегда покинув музей, я скорым шагом направился в ближайший паб, дав себе твёрдое обещание никогда в жизни не притрагиваться к переводам. Я как раз собирался заказывать вторую пинту, когда рядом со мной к барной стойке подсел высокий пожилой англичанин. Традиционно обменявшись соображениями насчёт погоды, мы разговорились, и где-то между второй и третьей пинтой пива мой сосед решил поинтересоваться моим мнением о Чосере и его «Кентерберийских рассказах». Тут-то и наступил «момент истины»! Долго сдерживаемое мною разочарование хлынуло на беднягу проливным дождём.