Констебль Уитерс чихнул, когда по его лицу полоснул порыв ледяного январского ветра, долетевший через переулок с Темзы. До зари оставалось три часа, газовые фонари на главных улицах практически не разгоняли темноту в узком переулке, который тянулся по самой границе Девилз-акр, скопища грязи в тени Вестминстера.
Он чихнул снова. В нос ударила вонь скотобойни, расположенной в каких-то пятидесяти ярдах, выделившись среди «ароматов» сточных канав, гниющего мусора и сажи, годами оседавшей на стенах.
И тут его поджидала неожиданность: открытые ворота. По-хорошему, такого быть не могло — во всяком случае, в предрассветные часы. Впрочем, причина могла оказаться банальной: мальчишка-подмастерье забыл о порученной ему работе, молодые иной раз могли похвалиться только безответственностью. Но мясо наверняка хранилось в холодных комнатах под замком. И конечно, проверить, все ли в порядке на территории скотобойни, куда интереснее скучного патрулирования пустынных серых тротуаров.
Констебль вошел в ворота, направился к холодным комнатам, чтобы убедиться, что замки на месте и ничего не украдено. Покрутил головой. Вокруг тишина, только какой-то старый пьяница дрыхнет посреди двора. Лучше разбудить парня, ради его же блага, до прибытия мясников — те-то выгонят его пинками. Эти ребята любили позабавиться, уж некоторые из них — точно.
— Эй, приятель. — Уитерс наклонился и потряс мужчину за полное плечо. — Лучше бы тебе уйти. Нечего тебе тут делать. Не понимаю, как кому-то могло прийти в голову прилечь в таком месте.
Мужчина не шевельнулся.
— Давай, парниша!
Констебль тряхнул его сильнее и поднял фонарь, чтобы получше рассмотреть. Неужто бедолага замерз до смерти? Конечно же, он будет не первым замерзшим, с кем приходилось сталкиваться Уитерсу, и не все доживали до столь почтенного возраста. В суровую зиму хватало детей, которые умирали на улицах от холода.
Свет упал на лицо. Да, бедный старикан сыграл в ящик. Преставился: глаза открытые и остекленевшие.
— Странно, — прокомментировал вслух констебль. Обычно люди замерзают до смерти во сне; а на этом лице читалось изумление, словно смерть застала несчастного врасплох. Констебль сместил фонарь дальше, осветив тело. — Матерь Божья!
Промежность и бедра лежавшего заливала кровь. Коричневые брюки из шерстяной материи вспороли ножом, половые органы вырезали. Они лежали, уже никому не нужные, между колен, окровавленные, неузнаваемые, комком алого мяса.
Пот выступил на лице констебля Уитерса и тут же замерз. Его замутило, ноги подкосились. Великий Боже, да кто мог сделать такое с человеком? Пошатываясь, он подался назад, привалился спиной к стене, наклонил голову, чтобы справиться с тошнотой, которая подкатывала к горлу.