Грейс влетела в гостиную с ранними выпусками дневных газет. Лицо ее раскраснелось, глаза стали круглыми, как ягоды крыжовника.
— Ох, мадам! Совершено чудовищное убийство — самое ужасное за всю историю лондонских преступлений! Так здесь написано. Прочитав о нем, и сильный мужчина белеет до колен!
— Правда? — Шарлотта продолжала вязать. Газеты всегда преувеличивали: кто, скажите на милость, остановится на продуваемой январским ветром улице, чтобы купить газету, если в ней нет ничего экстраординарного?
Грейс такое безразличие потрясло.
— Да, мадам… я совершенно серьезно! Это же кошмар! Его порезали на куски, в месте, о котором добропорядочной женщине даже не положено знать! Если, конечно, она действительно добропорядочная. Газеты правы, мадам. Жуткий маньяк буйствует в Девилз-акр… и, возможно, проповедники правы и последние дни грядут, и это сам Сатана! — Лицо Грейс побледнело: перед мысленным взором возник нарисованный ее воображением образ маньяка.
— Чепуха! — резко ответила Шарлотта. Она уже поняла: если дать слабину, Грейс забьется в истерике. — Давай сюда газеты, а сама отправляйся на кухню и займись овощами, иначе мы останемся без обеда. Если хозяин вернется домой, пробыв на улице целый день при такой погоде, и его не будет ждать тарелка горячего супа, он проявит крайнее неудовольствие.
Это была пустая угроза. Грейс безмерно уважала Питта: в конце концов, хозяин, а кроме того, полицейский, представляющий закон. Ему наверняка известно столько зачаровывающего и опасного! Шокирующего! О чем не решались писать газеты. Но при этом она совершенно его не боялась. Он не относился к тем, кто мог выгнать слугу на улицу из-за тарелки холодного супа, и она это знала.
— Это ужасно, мадам, — повторила Грейс и покивала, чтобы подчеркнуть собственную правоту. — Что прикажете сегодня приготовить, капусту или репу?
— И то и другое, — рассеянно ответила Шарлотта, уже с головой уйдя в газеты.
Грейс смирилась с тем, что ее больше не задерживают, и вернулась на кухню, прокручивая в голове утренние события. Она ощущала безмерную удовлетворенность только от того, что работала у леди — настоящей леди, а не у какой-то выскочки, которая мнит о себе бог знает что; леди от рождения, выросшей в доме со слугами, и с дворецким, у которого была своя буфетная, и с кухаркой, и с кухонными служками, и с горничными, и с личными служанками, и — конечно же! — с лакеями. Ни у кого из сестер или подруг Грейс не было такой хозяйки. Грейс наслаждалась собственной уникальностью и могла объяснить другим девушкам, что к чему и как нужно делать то или другое.