Признаюсь, у меня никогда не было особой охоты знакомить жену со своими сослуживцами: что бы там ни говорилось о цельности личности, с ними я был другой, и представать перед Лариской сразу в двух ипостасях мне не хотелось.
Маска ленивого скепсиса, которую я носил дома, на работе никак не годилась: там я слыл энергичным, веселым и очень заинтересованным в деле парнем. Не знаю, как другие люди выходят из подобных затруднений, но в том, что такого рода трудности есть у каждого, я глубоко уверен.
10
До появления Аниты у нас в отделе было семь человек. Начальник отдела Рапов, маленький сухонький старичок, сидел у себя в клетушке, за матовыми стеклами, и в нашей неписаной табели о рангах был примерно подполковником, которого произведут в полковники в связи с уходом на пенсию. На работе он носил маску «усталого мученика идеи» — раздраженного, озабоченного, подавленного энтузиаста.
Ниже по рангу, на майорской ступеньке, стоял Молоцкий — седовласый статный красавец, в дружеском общении охотно игравший роль «дяди с прошлым». Глядя на этого элегантного, подтянутого мужчину, трудно было представить себе, какой беспорядок творится в его бумагах. Неряшливые тексты Молоцкого мне приходилось выправлять так основательно, что я давно уже махнул на него рукой и делал параллельно с ним ту же работу сам. Молоцкий знал об этом, но с царственным великодушием делал вид, что ничего не замечает. Когда Молоцкий заводился, в нашей комнате не смолкал хохот. Язвительные шуточки сыпались беспрерывно. При этом Молоцкий, который в силу своего возраста был для наших выпадов недосягаем, не щадил никого: ни меня, ни Сумных, ни Рапова. Сумных, вообще с большой натугой понимавший шутки, темнел и наливался злостью, а я весь съеживался и напрягался, ожидая, когда очередь дойдет до меня. Особенно жестоко Молоцкий высмеивал мое «молодоженство». Бывали дни, когда я проклинал себя за то, что не скрыл свою женитьбу. И тем не менее этот сумбурный старик мне нравился. В отличие от Рапова, который носил свою унылую маску, не снимая даже во время умывания, Молоцкий был не так прост. Помню, я был удивлен, узнав, что «дядя с прошлым» вдовец, у которого на руках две дочурки и престарелая мать. Очевидно, в семейном кругу он был кем-то другим, но кем — оставалось только догадываться.
Сумных и по возрасту, и по неофициальному рангу находился на одной ступеньке с Молоцким и шел у нас за «человека из глубинки». Был он добросовестнее Молоцкого, никакой работы не избегал. Единственное, чего он панически боялся, была необходимость принимать собственные решения. Сумных терзался мыслью, что сделанная им работа окажется окончательной. Он обожал делать наброски, наметки, прикидки, которые затем переходили ко мне, с тем чтобы я приводил их в окончательный вид. Был он хмур, малоподвижен, замкнут и, по-моему, одинок. Единственной и, кажется, роковой его страстью была автомашина, за которой он ухаживал как единоличник за лошадью. Слышал я однажды, как он, обхаживая свою «Ладу», бормотал ей с грубоватой нежностью: «Ишь, забрызгалась, озорница!» Одевался Сумных, как и многие автолюбители, бедненько и даже затрапезно.