Разумеется, нужно было куда-то позвонить и сообщить о взрыве, потому что это все очень было похоже на преступление — мольберты так просто не взрываются, но кому звонить? И что можно объяснить? Майор Здоренко был не из самых благодарных слушателей, но все-таки я была уверена, что, постоянно перекрикивая меня, он выслушает до конца, посопит и примет меры.
В общем, так и получилось. Постоянно отодвигая трубку от уха, чтобы не оглохнуть от возмущенных криков майора, которому, как он орал, нет покоя ни днем ни ночью от этих журналистов, я все-таки сумела ему рассказать все, что произошло. Он потребовал, чтобы я передала трубку кому-нибудь из детей Траубе. Нужно было поговорить с родственниками потерпевшего, если сам потерпевший это сделать не в состоянии.
Варвара взяла у меня телефон, но Федор Аполлинарьевич крикнул, чтобы трубку передали ему.
— Алло! Это Траубе говорит! Я заслуженный художник РСФСР!.. Да, взрыв! Да! И лауреат Государственных премий! Да! Двух! Господин майор, я требую немедленного вашего приезда, потому что произошло нечто, напрямую затрагивающее интересы государства Российского! Вы не из КГБ, то бишь из ФСБ? Нет? Жаль! Все равно приезжайте обязательно! Вы должны успеть!
Сказав это, Федор Аполлинарьевич снова охнул, выронил мою трубку на землю и снова схватился за сердце.
— Рано, Федя, умирать, — объяснил он сам себе, — пока рано. Пусть пока приедет майор.
Я переглянулась с Маринкой. Маринка пожала плечами и закатила глазки. Эта мимика расшифровывалась просто: у старикана съехала крыша, и это надолго.
Сергей Иванович выглядел совсем потерянным и растерявшимся.
Ромка, казалось, навсегда забыл закрыть рот и только вращал головой в разные стороны.
Виктор был невозмутим, как всегда.
Петр с Варварой тоже были не ахти какие взволнованные.
Толстый дядя, оказавшийся Аркадием — младшеньким из клана Траубе, — единственный проявлял какую-то растерянность.
— Что же это такое? — бормотал он, периодически причмокивая губами и вытирая их тыльной стороной ладони. — Как это все?
Петр, покосившись на папу и заметив, что тот на него не смотрит, откровенно махнул рукой:
— Все будет нормально. Я-то уж знаю.
— Что ты знаешь, что ты знаешь, недоумок?! — взревел Федор Аполлинарьевич и, кряхтя, начал подниматься, опираясь на руку Варвары.
— Господи! Всю жизнь, всю жизнь среди дураков! — приговаривал он. — Принесите мне кресло!.. За что? За что? Одни дураки…
Петр, поманив Ромку пальцем, пошел с ним к дому.
Встав, Федор Аполлинарьевич с презрением посмотрел на своего толстого сына Аркадия и с безнадежностью произнес: