* * *
Ты долго ждал, застыв в кромешной темноте, пока не понял, что шум, который ты сейчас слышишь — это не привычный рев пламени, а что-то совершенно другое. Что-то, чему ты никак не мог подобрать название, отчаянно напрягая слух, и пронзившая тебя мысль была такой невозможной, невообразимой, что от отчаяния ты на мгновение чуть снова не потерял сознание. Ты можешь слышать. А значит, тебе есть — чем.
Стихия выплюнула тебя обратно в твой мир, и теперь у тебя снова есть тело. И непривычная ломота — это всего лишь боль в изломанной руке, а жжение — от неудобной позы, в которой ты беспомощно распластался на острых камнях, впивающихся в спину.
И шум — всего лишь шум дождя, хлещущего с небес, и ты действительно промок, и можешь ощутить вкус капель на губах, если когда-нибудь решишься попробовать шевельнуть ими, как если бы ты делал это всегда. Как если бы не было бесконечной агонии в бестелесной пустоте.
Ты мог бы закричать, как попавший в западню раненый зверь, если бы помнил, как именно это сделать. Как исторгнуть из груди рыдания, чтобы твое сердце не разорвалось от осознания безжалостной реальности, в которой ты оказался вместо блаженных объятий небытия. Неужели ты заслужил — это?
Потоки дождя заливали твое лицо, смешиваясь со слезами, и больше всего на свете хотелось свернуться калачиком и умереть, наконец-то провалившись в долгожданный покой. Но и в этом тебе снова было отказано.
Ты плакал, ощутив, наконец, пронизывающий холод ветра, пробирающего тебя до костей, не в силах подняться, пошевелиться, сделать хоть что-нибудь — ты просто лежал на груде камней, почти не слыша собственных стонов сквозь громовые раскаты, выброшенный отовсюду, как выжатая, использованная, бесполезная ныне тряпка.
Ощущения тела возвращались постепенно, словно безнадежно затекшие мышцы с трудом обретали чувствительность, взрываясь вспышками боли то там, то здесь, заставляя тебя извиваться и вскрикивать сквозь слезы. Ты почувствовал грани камней под ладонями, зажатый в левой руке тонкий деревянный прут — покрутив его в пальцах, ты убедился, что он почти не гнется, недоумевая, что это и откуда взялось у тебя в руках.
Открыв глаза, ты всмотрелся в бесконечно далекое черное небо, раскалывающееся яркими молниями, равнодушно отметив, что от дождя твой взгляд защищают непонятные стекла на лице. Пошевелившись, наконец, ты едва не заорал от боли — нестерпимо острые камни снова впились в спину, и ты поймал себя на горькой, отчаянной мысли — что мне стоило появиться не прямо на них, а чуть выше, рухнув на всю эту груду хотя бы с высоты пяти футов! Тогда уже точно было бы нечего собирать…