— О чем?
— Что слабых не обижают… Ну ничего, вот я как следуют научусь…
Петька обнял его за плечи.
— Пошли по-быстрому в душ, а то отец будет сердиться.
Душ принимали у Петьки по очереди.
— Понимаешь, нет душа в подвале, — раз и навсегда объяснил жене Сергей Иванович. — А пот полагается смывать сразу, не то простудишься. Уж ты не сердись, Валентина, они быстро, по-военному, я им сказал.
Сейчас, летом, группа таяла с каждым занятием: мальчишки разъезжались по дачам и лагерям.
— Тем лучше, — говорил Петька. — Нам с тобой больше внимания. А у Димки здорово получается, правда, пап?
— Неплохо, — сдержанно отвечал Сергей Иванович. Он редко кого хвалил, зато как ценили мальчишки его похвалу! — Значит, тоже в армию? Ну и правильно, молодец: таланту очень важен жизненный опыт.
— Да какой у меня талант, — смущался Дима.
Он и вправду больше в него не верил. Новые стихи не писались — от жары, что ли? — старые казались пустыми и даже глупыми. Знойное небо стояло над Димой, иссушая, испепеляя его. До смерти хотелось позвонить Лене, но он боялся: почему-то казалось, что Лена все знает. И чем дальше, тем невозможнее было ей позвонить. Узнать бы, поступает она в свой иняз или нет? Одобрила бы безумное его решение? С Таней говорить было не о чем, как Дима ни напрягался. А она болтала без умолку, в основном пересказывая сериалы, которые Дима терпеть не мог, хотя это было несправедливо: он же их не смотрел. Сама мысль, что кто-то навязчиво, каждодневно претендует на его вечернее время, возмущала его. Пробовал объяснить Тане, но она его не поняла. Лене не пришлось бы и объяснять.
— Здорово, что предки на даче, да? — потягиваясь, как кошка, говорила Таня. — Ты рад?
— Да.
— Очень?
— Очень.
— Тогда поцелуй.
Дима послушно наклонялся над Таней.
— Не так, — капризничала она. — По-настоящему.
Дима целовал по-настоящему, ощущая мучительную неловкость.
— Я пойду, — говорил, отводя глаза в сторону. — Мне еще нужно на тренировку.
— Ну вот, — выпячивала губы Таня. — Вечно ты со своими дурацкими тренировками. Завтра придешь?
— Не знаю. Пока.
Никакой тренировки у него в этот день не было, просто после близости, стыдясь себя, он старался поскорее уйти от Тани.
— Чему ты так рада? — раздражался он.
— Тебе. А ты разве нет?
— Да рад я, рад…
Распаренный, взмокший, изнемогая от противоречивых чувств, раздирающих душу, Дима вышел на улицу. Красное солнце скрылось за невесомой, обманчивой тучкой и, подразнив измученных жарой людей, немедленно из-за тучки выплыло — спокойно и величаво.
— Костя, можно к тебе?
— О-о-о, пропащий!