Вошел Фома.
– Так что, господин поручик, достал кое-чего.
– Где, Фомушка?
– Варенье у хозяев нашлось, да мы еще тут съездили с Иваном на Большую улицу, там солдаты магазины разбили, так мы конфет набрали, вина сладкого, меду, сыру, колбасы.
– Молодец, Фома. Назначаю тебя старшим вестовым.
– Покорнейше благодарю, господин поручик.
– А ты почему знаешь, что вино-то сладкое?
– Да мы попробовали маленько, – ухмыльнулся Фома.
– Ну ладно. Теперь пулей, Фомушка, в кухню и насчет ужина.
Вошли дамы. Завязался общий разговор. Говорили на тему о том, куда ехать и стоит ли вообще дальше ехать. Фома накрывал на стол. Рагимов говорил, что дальше он не поедет, что он останется здесь и сдастся красным.
Мотовилов удивился:
– Как, ты, поручик, георгиевский кавалер, хочешь сдаться в плен?
– Э, дюша мой, довольно. Мы воевали. Наша не берет. Пойдем к тем, чья берет.
Дамы со скучающими лицами едва поддерживали разговор. Обе они были настроены непримиримо. Фон Бодэ трясла своей маленькой головкой и говорила, что она никогда не согласится жить в Советской России.
– Я не плебейка. Я получила хорошее воспитание. Я не могу жить с этими мужиками.
Немка брезгливо передернула плечами.
– Да, да, в Совдепии так, – подтвердила Бутова. – Там заставляют работать поголовно всех. Да и к тому же отбирают все ваше имущество. Нет, благодарю покорно, нищей быть, с сумой ходить я не намерена.
Бутова смотрела на смуглое, энергичное лицо Мотовилова, на его крутой, упрямый лоб и думала:
«А он не дурен и не глуп».
Рагимов пил жадно, наливал себе рюмку за рюмкой английской горькой. Амалия Карловна подняла бокал:
Да здравствует веселье,
Да здравствует вино,
Кто пьет его с похмелья,
Тот делает умно!
Барановский пришел в сознание.
– Фомушка, где ты? – позвал он вестового. Мотовилов услышал, подошел к больному.
– Ну что, Ваня, лучше тебе?
Больной отрицательно покачал головой.
– Ты не встанешь к столу? У нас Рагимов. Сегодня встретились случайно.
– А, Рагимов, – безразлично как-то вспомнил Барановский и добавил: – Нет, не могу. Слабость, сил совсем нет. Ты лучше дай мне сюда чего-нибудь поесть.
– Фома! – крикнул Мотовилов и, когда вестовой вошел, сказал: – Дай своему командиру поесть.
Фома обрадовался:
– Вы очнулись, господин поручик?
Офицер слабо улыбнулся.
Рагимов был почти пьян. Тяжело ворочая языком, он говорил, обращаясь к Мотовилову.
Мотовилов не слушал, занятый флиртом с Бутовой.
Стекла зазвенели в окнах.
Мотовилов проснулся. Бутова, разметавшись, спокойно спала на диване. Предутренний свет, смотревший в окна, серыми пятнами освещал ее усталое лицо с большими черными кругами у глаз. Одеяло свалилось со спящей, и она лежала раздетая, в белой ночной сорочке без рукавов, с большим вырезом на груди. Мотовилов сел на постели. Белый мрамор рук и груди Бутовой красиво оттенялся локонами иссиня-черных кудрей. Офицер привстал с постели, нагнулся, хотел поцеловать высокую, упругую грудь женщины, но вдруг быстро выпрямился, задрожал от брезгливости. По белой, атласной коже Бутовой, по ее кружевной сорочке медленно ползли жирные, грязно-серые насекомые. Стрельба в городе усиливалась. Мотовилов прислушался и уловил привычным ухом характерную двухстороннюю трескотню винтовок.