— Такое уж у меня послушание.
— Ладно. Тогда отвечай на мой вопрос!
— Какой? Ах да… Обеты я давал Господу Богу своему и господину отцу архимандриту Никифору, вот кому.
— О первом твоем Начальнике, — черт непочтительно ткнул перстом в потолок, и оттуда просыпалась труха, — о Нем промолчим. А второй — ты же о покойном Никифоре Туре? Да? Допустим, он в монашестве и выполнял обет безбрачия, однако постригся пан Никита Тур сорокалетним шляхтичем, в мире остались у него жена и дети, да и любовниц предостаточно. Сам посуди, разве его можно приравнять к таким, как ты, что и не попробовали женской сладости? Разве справедливо это?
Отец Евстратий пожал плечами. Очень убедительно излагает нечистый, однако этому знаменитому обманщику поддаваться нельзя.
— А теперь посмотри на мой замечательный фонарь. Сработан он в Гамбурге из лучшего золингенского железа. Рукоятка деревянная, чтобы не обжигал хозяина, жаркий воздух выводится здесь сквозь дырочки и рассеивается этой вот круглой крышкой под рукояткой, — встав со скамьи, черт показал длинным тонким пальцем на фонаре. — Вместо стекол по бокам — отшлифованные и ограненные куски горного хрусталя. Вот эта боковина вынимается, чтобы можно было долить в лампу масло. Обычно в таких фонарях горят огарки свечей, но свечи мне о церквях напоминают, да ну их. Я сам сюда припаял маленькую масляную лампу. А теперь спроси меня, чем я ее заправляю вместо деревянного масла?
— И чем же?
— Так вот, я заправляю ее жиром, вытопленным на адской сковороде из твоего Никифора Тура. Прекрасно горит! Ярким пламенем! Одной заправки на целую ночь хватает!
Чернец отшатнулся, перекрестившись. Пробормотал:
— Таки доездился отец Никифор на своем венгерском скакуне! И вот тебе, господин отец архимандрит, твоя длинная сабля… И вот тебе сапоги со шпорами. И вот тебе твое любимое «Не мир, но меч…».
— Нет-нет! Воевал покойник как раз по делу. Осужден же за сребролюбие, за чревоугодие и за гордое убеждение, что монастырский устав не для архимандрита писан. А думаешь, ты у нас такой уж безгрешный? Тогда посмотри, будь добр, вправо.
Взглянул он вправо — и снова перекрестился. Потому что, освещенный ярким адским фонарем, стоял там, где у людей красный угол с иконой, вырезанный из дерева языческий болван, да еще и голова его поблескивала следами нечестивых поганских жертв. Откуда взялся кумир, неужто черт его успел подкинуть?
— Не смеши меня, Евстратий! И оставь эту глупую манеру чуть что — у себя перед носом рукою махать.
— Я понял, пане, понял! Идол был припрятан под оленьей шкурой, а я ночью ее стащил с него, чтобы согреться. Да и лежу я на скамье ногами к двери, и мне тот угол не виден.