— Хорошо, пане капитан. Гей, Молчанова ко мне!
А вот и он, монашек. Вжался спиной в заснеженные кусты, сам весь в снегу. Лицо красное, обмороженное, нос облупился. Шуба прожжена, на голове иезуитская шапочка. Кланяется, переметной сумы с одного плеча, а седла с другого не сбросив. «Вот в такое чучело и я бы превратился, если бы дотерпел до конца в вашей вшивой школе», — подумал загадочный юноша. Теперь уже за спиной — ворчание гусаров, треск кустов, топот копыт.
— Я здесь, государь, — это сзади голосом Молчанова.
Тут иезуит, до которого некрасивому юноше осталось доехать сажени полторы, закричал по-польски:
— Прошу твое царское величество остановиться! Я чернец Игнаций, недостойный член ордена Иисуса. У меня к тебе послание от святого отца Клавдия Рангони, нунция святейшего папы в Речи Посполитой!
— Хватайся за мое стремя и беги рядом! А какое наказание положено за попытку остановить воинскую колонну на марше, тебе скажет пан капитан Сошальский, — и хитроумный юноша подмигнул капитану.
— А наказание известно — повесить на первом же дереве! — радостно рявкнул капитан.
Монашек побледнел, и на его лице четче выделились пятна грязи. По-прежнему придерживая седло на плече, он припустил вслед за некрасивым юношей.
— Да ладно, отец, отдай мне покамест твое седло, — это Молчанов над беднягой сжалился.
Неясная возня позади, и вот уже державный юноша чувствует, что его хватают за сапог.
— За стремя держаться, я сказал!
Опять возня слева и сзади, и рядом с левым стальным набедренником появляется грязная рука, а в ней изрядно помятый свиток, запечатанный красным воском.
— Не прочесть ли мне цидулку, Мишка? — спрашивает некрасивый юноша по-русски и принимает послание. — Все веселее в дороге.
Однако чтение не слишком уж развлекает. Ведь не последние вести и не смешные да затейливые фацеции из жизни краковского королевского двора прислал папский посол, а вымученные на тягучей латыни надоевшие напоминания и предостережения. Даже если бы и пылал державный юноша идеей обращения православных Московии в католичество, как представляет себе Рангоний подобные деяния в условиях здешней войны? Да только заикнись он о таком своем намерении стрельцам хотя бы той путивльской сотни, над которой поставил пленного князя Масальского, они той же ночью покинули бы лагерь, чтобы принести свои повинные головы воеводам царя Бориса! И хоть мозгами пошевелил бы жирный итальянец, обещая воздаяние за миссионерский подвиг, хоть бы посулил чего завлекательного! Нет, все те же загробные блаженства. Глупо обещать такое человеку на войне, который о том только и мечтает, чтобы прожить подольше.