— Прошу простить, вельможный пане ротмистр, но при всем уважении к твоему природному уму и жизненному опыту, я вынужден заметить, что ты все-таки не богослов. И художников тоже, даже самых умелых, никто не отнес бы к философам. Вот приведу только один пример из своей ничтожной жизни. Пришлось мне побывать с миссией нашего ордена в Баварии, там помогал я отцам-иезуитам, профессорам университета его величества Людвига Максимилиана
в Ингольштадте, и возили мы на каникулы студентов в славный город Мюнхен.
— О Боже! Короче!
— Там, конечно, посетили мы главный костел Мюнхена, под названием Фрауэнкирхе. После мессы пошли мы осмотреть вблизи знаменитый алтарь «Отцов церкви». Народ толпился там перед изображением дьявола, подающего молитвенник святому Вольфгангу, и честные бюргеры, насмотревшиеся вдоволь, буквально отползали с выражением непередаваемого ужаса на бледных лицах.
— Каковое выражение мы увидим вскоре на лицах наших вояк, если ты, патер, не заговоришь короче! — взорвался пан Ганнибал. Быстрым движением руки в железной перчатке засунул он в рот свой правый ус, пожевал, выплюнул и продолжал уже спокойнее: — Доводилось мне слышать об отцах иезуитах, что они не только хитры, но и замкнуты, очень уж себе на уме. Из тебя же твоя, как ее. елейвейнция прет, как пивная пена из бочки, которую забыли заткнуть.
— Но я ведь тоже человек, и я тоже боюсь, пане ротмистр! — взмолился иезуит. — И лучше не прерывай меня больше, потому что короче все равно не получится! В общем, протолкался я к той створке алтаря — что ж, дьявол, написанный художником, меня и вправду напугал. Черный как эфиоп, костлявый настолько, что круглые позвонки его спинного хребта можно пересчитать, хвост короткий, будто у черной свиньи (а такие разве бывают?), тонкие ножки на копытцах. За спиною серо-черные кожаные крылья, как у нетопыря, на голове длинные рога. А морда! Морда и сейчас стоит у меня перед глазами, пане ротмистр.
— О, раны! О, раны Господни!
— Нос крючком, загнутым вверх, огромная алая пасть, а из нее длинные клыки. И белые глазки, горящие на черном ужасном лице.
— Свят, свят, свят! Спаси меня, Матка Бозка! — Это бледный как смерть Тимош, вновь подъехавший прямо к задней грядке телеги, принялся креститься и кланяться.
— Ты, лайдак, лучше назад посматривай! — рявкнул на него пан Ганнибал. — Тоже мне святоша нашелся!
— Признаться, я тогда, перед той створкой алтаря, тоже устрашился, вельможный пане ротмистр. Однако вдруг услышал я рядом с собою хихиканье. Это славный отец Пистоний не сдержал в себе смеха. И смотрю: прочие святые отцы переглядываются и, усмехаясь пристойно, подмигивают друг другу. Если творение благочестивого художника Михаэля Пахера, одобренное церковью, вызвало у просвещенных отцов иезуитов смех как произведение фантазии темного человека, стоит представить себе, что сказали бы они о придуманных безмозглым мужичьем лесных демонах!