— Стой! — И, выждав немного, пан Ганнибал и сам натянул поводья. — Пане Мамат! Ко мне, проше пана. И ты, Тимош! Ты же, святой отец, держись лучше за повозкой. Теперь главная опасность впереди.
Отдав распоряжение Мамату, повернулся к Тимошу:
— А ты, старый мой слуга, оставь Бычаре свой самопал, а себе достань из повозки арбалет. И чтобы ехал со взведенным и со стрелой на ложе. На полшага за мной. Пуля из мушкета лесного затейника не остановила — ладно! Посмотрим, что он скажет на хорошую тяжелую стрелу, каковая и панцирь пробивает.
Тимош побледнел. На его месте любой бы испугался. Что ж, на войне как на войне! Казаки тем временем справляли малую нужду, не покидая седел, а конюх Корыто для этого встал на повозке, из вежливости повернувшись к своему пану спиною. Глядя на людей, и Джигит под паном Ганнибалом последовал их примеру. Бывший ротмистр усмехнулся и потрепал коня по холке.
Как только отряд был готов, пан Ганнибал поднял правую руку, а левой рукой натянул правый повод, посылая Джигита на дорогу, уходящую вправо.
— Рысью!
Долгое время (а над головою все то же бессолнечное и безоблачное, серебристое какое-то небо) ничего на этом проселке не происходило. Пан Ганнибал отвлекся на размышления о свободе воли, которые завели его в столь глубокие дебри мудрствования, что пожалел он:
зачем отправил от себя в более безопасное место отца Игнация? И в самом деле, выбор пути на развилке очень был похож на выбор в игре в кости, тот самый, роковой, когда поставил он на кон свое имение. Или — или. Тогда он стоял на рубеже между спокойной обеспеченной жизнью для себя и своей семьи (богатством это не назовешь) и позорной нищетой. Теперь, возможно, только что выбрал между жизнью и смертью. Своей собственной смерти он не придавал сейчас такого уж большого значения. Во-первых, достаточно пожил уже на свете, пора и честь знать. Во-вторых, все чаще приходило ему в голову, что смерть в бою есть освобождение от кровавых трудов и хлопот похода, а также и от мучительной старости, которая светит ему, если повезет и он вернется из Московии с богатой добычей.
Пан ротмистр давно уже, лет с пятидесяти, когда еще пребывал в цветущем состоянии (это если с теперешним сравнивать), присматривался к дожившим до глубокой старости дряхлым воякам. У всех болели раны, кости отзывались болью на полученные еще в молодости ушибы, а совесть. Впрочем, большинство таких стариков и не помнили многого из своих деяний, ведь удары мечом или шестопером, даже когда ты в доспехе, сотрясают тебя всего, а тот горшок с тестом, что на плечах, в первую очередь. Тогда, в пятьдесят лет, пан Ганнибал пришел к выводу, что не стоит и доживать до Мафусаилова века, теперь, постарев, не был уже столь в этом уверен…