Я как ученый, историк давно наблюдал за так называемой Апрельской революцией. Вызывала она у меня немало вопросов. Скажем, были неясны первые декреты новой власти. Не буду утверждать, что уже тогда мною владело убеждение, что это ошибочные документы, однако многое в них настораживало. Например, отмена калыма. Казалось бы, прогрессивная вещь, но я совместил это с исламской психологией и пришел к отрицательному выводу о полезности этого декрета. Или отмена всех долгов.
11 миллионов афганцев были освобождены от них. Но ведь по исламу долг отца переходит на сына, и это свято соблюдается. Как же быть с этим?
И вот я задумался: а можно ли все сводить к экономическим мотивам? Можно дать человеку все чудеса современной техники: телевизор, машину, компьютер, то есть довести его до вершины цивилизации, но психология его не изменится, ее нельзя разом переделать. Это рассуждение, на оригинальность которого я не претендую, имеет прямое отношение к афганским делам, хотя ни о каких машинах и компьютерах там речь не шла. И все же…
Ввод войск в Афганистан оказался для меня абсолютно неожиданным. Я тогда был заместителем начальника кафедры марксизма-ленинизма в бронетанковой академии. И ничего не знал, ни о чем не догадывался. Не побоюсь сказать: я это воспринял положительно. Причем был убежден, что в течение короткого времени мы в Афганистане решим все проблемы. Какие-то банды попетушатся, пара советских дивизий быстро разберется с ними. Так я считал в конце семьдесят девятого.
Сомнения зародились, когда я оказался в Афганистане. Шел февраль восемьдесят первого. Я был направлен советником в военное училище «Харби пухантун» — кузницу всех афганских офицерских кадров. Так вот, уже после нескольких месяцев пребывания в училище, многочисленных встреч не только с военными, но и мирными жителями, крестьянами, я понял: оружием здесь ничего не сделаешь.
Во мне началась внутренняя борьба. Я постепенно отрешался от иллюзий. Большинство же соотечественников продолжало пребывать в блаженной уверенности в том, что все идет нормально. Кроме того, я смотрел на Афганистан глазами не только военного, но и ученого, мои выводы нередко воспринимались окружающими как некие теоретизирования… Я то и дело натыкался на непонимание.
Помню, генерал-лейтенант Самойленко, руководивший группой военных политработников, на одном совещании грубо осадил меня, пытавшегося высказать свое мнение: «А, это все ученое мудрствование. Нам не наукой здесь надо заниматься, а воевать». Как будто я этого не понимал… Просто мои меняющиеся взгляды шли вразрез с устоявшимися воззрениями на войну.