– Амалия, а вот это у вас откуда?.. Нет, я такого еще не видела.
– Вот это? – говорю я, проводя рукой по античным складкам своего бального платья нежнейшего телесного цвета. – Это Париж, есть такой дом, называется «Ирфе». Не очень известный, но хороший.
– Мы все видим, что хороший, – коротко смеется моя дорогая подруга Вики, – а вы хорошо видите, что мы не о платье. Что такое – вот ЭТО??
И они едят глазами то, что сжимает мое горло.
– А, – скромно киваю я, – это сувенир. Об одной довольно жуткой истории, которая, к счастью, хорошо кончилась. Им можно разбить вон те оконные стекла, правда?
– Бирманские рубины здесь есть у многих, – чуть злобно замечает Лилинг. – Он ведь бирманский? Но такого размера… И такой чистоты… Нет, мне просто надо приехать в эту вашу Малайю и прочие британские заповедники. После такого зрелища и в себя сразу не придешь, знаете ли.
Дорогая Лилинг, хотела бы я посмотреть на вас в той истории, которая наградила меня этим камнем кровавого цвета. Хотя, кстати, не сомневаюсь, что вы вполне могли бы проявить там себя неплохо. Я давно уже поняла, что с такими женщинами, как в этой стране, никаких мужчин не надо, да мужчины не очень и пытаются с этим спорить.
Мы пьем шампанское, мы говорим о платьях, которые для здешних балов шьет великий Рамон Валера. К нему едут из провинций за месяцы до сезона. Его жизнь тяжела – платье должно быть секретом, и Рамон не может и не должен проговориться. И не может сделать одинаковые. А теперь вообразите, Амалия, – иногда это шестьдесят штук разных платьев! А, кстати, вон он – Рамон, Рамон, ты будешь танцевать со мной в твоем платье?
А теперь самое интересное для вас, дорогая Амалия, – однажды жена судьи и сенатора Кларо Ректо попросила платье для бриллиантов. И Валера сделал ей черное бархатное терно, отороченное белыми оборками и со стеклярусом ручной работы. Интересно, а как насчет платья под рубины? Надо с ним поговорить.
А перед балом здесь – показ мод, на эстраду восходят модели, спускаются в зал, пьют с нами шампанское, болтают, над всем этим цветником царит еще один великий человек – Тирсо Крус, первый музыкант страны, он и его оркестр. Танцев пока нет, но музыка щекочет нервы, от нее уплывает куда-то голова. Голову потом можно будет остудить на тропинке к морю, за полупрозрачными дверьми «Фиеста-павильона», там, на дорожке, стоят глыбы льда с того самого завода и ряды вентиляторов.
Я впервые в «Фиеста-павильоне», он открыт воздуху, в нем веет бриз с гавани. Он огромный, этот павильон, здесь столики сзади колонн, за одними скромно сидят дебютантки, за другими кто-то уже образовал болтливые кружочки. А над головой, как будто большая жемчужина, овал мягкого света.