14 ноября 1668 года
Все утро у себя; радуюсь при мысли, что на сегодняшний день отношения между женой, Деб и мной улажены. В полдень поднялся наверх посмотреть, как идут дела у обойщиков — они вешают портьеры в моей лучшей комнате и обивают мою новую кровать, и обнаружил жену, в печали сидящую в столовой. На мой вопрос, в чем дело, она стала вновь кричать, что я изменник и последний негодяй, намекая на то, что накануне я был у Деб, что я с жаром отрицал, понимая, что узнать об этом ей было неоткуда, однако в конце концов, дабы облегчить свою и ее совесть и раз и навсегда покончить с этим дурным делом, во всем признался, после чего весь день, сидя наверху в нашей спальне, выслушивал ее угрозы, заклинания и проклятия. И, что того хуже, она поклялась всем, что у нее только есть на свете, что собственноручно расквасит нос этой девице и сегодня же от меня уйдет, и потребовала 300–400 фунтов отступного — тогда она, дескать, уйдет без шума, в противном же случае молчать не станет. Так, в смятении, печали и стыде, запечатлевшемся и на лице моем, и на сердце, в неимоверных страданиях, какие только могут быть ниспосланы человеку, провел я остаток дня, боясь, что история эта не кончится никогда; однако в конечном счете я вызвал У. Хьюера, которому во всем признался, после чего бедный малый, рыдая, как дитя, добился того, чего не удалось мне, а именно: взял с жены слово, что она успокоится, если я пообещаю ей никогда больше, до конца дней моих, не видеть Деб и не говорить с ней, точно так же, как в свое время я дал ей слово не видеть Пирс и Непп. И я дал, прости Господи, ей слово, что не увижусь и с Деб тоже, хотя, уверен, едва ли свое обещание сдержу. Вследствие чего, вопреки самым моим смелым надеждам и стараниям, в доме воцарился мир. Вечером — ужинать, за ужином теплые, ласковые слова — и в постель, где, к ее удовольствию, уо hacer con ella[64], и, проведши ночь в покое и радости, преисполнился решимости, если только удастся преодолеть этот разлад, избавить ее впредь от подобных переживаний — этих и каких-либо других тоже, ибо нет на свете большего проклятия, чем то, что происходит сейчас между нами; а потому клянусь Богом никогда более не обижать ее, о чем с сегодняшнего вечера каждодневно буду молиться в одиночестве у себя в комнате. Господь знает, что пока я не способен еще возносить Ему молитвы от всего сердца, однако, надеюсь, Он сподобит меня с каждым днем бояться Его все больше и хранить верность бедной моей жене. <…>
19 ноября 1668 года
<…> Когда же я вернулся, рассчитывая, что в доме наконец-то воцарился мир и покой, то застал жену в постели: она вновь пребывала в ярости, поносила меня последними словами и даже, не удержавшись, ударила и вцепилась в волосы. Всему этому я нисколько не противился и вскоре покорностью и молчанием добился того, что она несколько поутихла. Однако после обеда жена вновь озлилась, еще больше, чем прежде, и стала кричать, что «вырвет девчонке ноздри», и прочее в том же духе. По счастью, пришел У. Хьюер, что несколько ее успокоило; пока я в отчаянии лежал распластавшись у себя на кровати в голубой комнате, они о чем-то долго шептались и, наконец, сошлись на том, что, если я отправлю Деб письмо, в котором обзову ее «шлюхой» и напишу, что ее ненавижу и не желаю ее больше знать, — жена мне поверит и меня простит. Я на все согласился, отказался лишь написать слово «шлюха», после чего взял перо и сочинил письмо без этого слова; каковое письмо жена разорвала в клочки, заявив, что оно ее не устраивает. Тогда только, вняв уговорам мистера Хьюера, я переписал письмо, вставил в него слово «шлюха» (ибо боялся, как бы девушку не оговорили из-за того, что она состояла в связи со мной) и написал, что принял решение никогда не видеть ее больше. Обрадовавшись, жена послала мистера Хьюера отнести это письмо, приписав еще более резкое послание от самое себя. С этой минуты она заметно подобрела, мы расцеловались и помирились. <…> Вечером же я клятвенно пообещал ей никогда не ложиться в постель, не помолившись перед сном Господу. Начинаю молиться с сегодняшнего вечера и надеюсь, что не пропущу ни одиного дня до конца жизни, ибо нахожу, что для моих души и тела будет лучше всего, если я буду жить, угождая Господу и моей бедной жене; это избавит меня от многих забот, да и от трат тоже.