— Мерзавец, — прошептала она, вздрогнув, — почему тогда ты смотрел на меня и смеялся?
— Потому что я начал понимать, что скоро ты будешь моей.
Она холодно посмотрела на него, пожала плечами и зевнула. Она не боялась Николя, как боялась Весельчака. Она всегда командовала им. Нельзя бояться того, кого знаешь с детства. Сон понемногу завладевал ею. В полудреме Анжелика пробормотала:
— Почему… почему ты ушел из Монтелу?
— Ну ты даешь! — вскричал он, скрещивая руки на груди. — Почему? Думаешь, мне хотелось, чтобы старик Гийом проткнул меня своей пикой… после всего, что с тобой произошло? Я удрал из Монтелу на следующую ночь после твоей свадьбы… Ты что, и это забыла?
Да, забыла. Она только теперь вспомнила ту картину: Николя в полутьме погреба наполняет кувшины и графины вином из бочки, открытой специально для гостей на брачном пиру. Тогда она не устояла перед той маской безразличия и рабской покорности, которую он надел вместе с ливреей лакея, выданной Клеманом Тоннелем. И ведь именно она спровоцировала его, она умоляла: «Я хочу, чтобы ты любил меня…»[90], охваченная страстным желанием хотя бы единственный раз в жизни изведать любовь красивого юноши до того, как ее отдадут страшному и грозному мужу. И Николя, сгорая от страсти, уступил. Да, она об этом позабыла…
Закрыв глаза, Анжелика вновь переживала те мгновения, вспомнив запах сена и вина, тяжесть мускулистого тела Николя и то мучительное ощущение незавершенности, незаконченности, потому что ее тетушка Жанна появилась раньше, чем все успело свершиться. Она вспоминала свое поражение и свой стыд… И все же она это забыла.
— Да, — с горечью произнес Николя, словно следил за ходом ее мыслей, — можно сказать, я мало значил в твоей жизни. Конечно, ты ни разу и не вспомнила обо мне за все эти годы.
— Конечно, — равнодушно отозвалась она, подумав, что бы еще жестокое сказать ему, чтобы лучше себе подчинить. — Мне было как-то не до мечтаний о деревенском слуге.
— Шлюха! — он вышел из себя. — Думай, что говоришь. Сейчас деревенский слуга — твой хозяин. Ты моя!
Он еще бушевал, но Анжелика заснула. Доносящийся сквозь сон голос ничуть ее не пугал, напротив, приносил ей ощущение грубой, но надежной защиты. Затем он замолчал.
— Ну вот, — уже тихо сказал он, — все как прежде… когда ты засыпала прямо на мху в самый разгар нашей ссоры. Спи, моя цыпочка. Все-таки ты теперь моя. Тебе не холодно? Давай я тебя укрою?
Она чуть-чуть кивнула, не открывая глаз. Он принес роскошный плащ из превосходной ткани и накинул на нее. Затем слегка, даже немного боязливо, коснулся рукой ее лба.