Плывун (Житинский) - страница 65

…Он проснулся ночью и, лежа на своей кушетке, всмотрелся в темноту, где у противоположной стены комнаты спала на диване Серафима. Слабо светящийся прямоугольник фальшокна на этот раз создал иллюзию космического корабля, летящего в пространстве, и Пирошников вдруг впервые осознал это по-настоящему. Он давным-давно знал, что Земля летит куда-то в холодном космосе вместе с миллиардами своих живых обитателей — людей, зверей, птиц, мух и всяких инфузорий. Но только сейчас он это почувствовал — и ужас пронзил его. В этом была запредельная одинокость, последняя степень отчаяния. Нам некому помочь, мы одни — и только мертвые тела астероидов караулят нас на пути, чтобы убить.

Мы осмелились жить в этом необъятном пространстве. Зачем? Зачем?

Ужас смерти опять подкрался к нему, и он скорее инстинктивно, будто хватаясь за соломинку, прошептал в темноту:

— Ты спишь?

— Нет, — мгновенно отозвалась она.

Его сразу отпустило. Он был не один.

— Почему ты не спишь? — спросил он.

— Вы проснулись — и я проснулась. Я вас чувствую.

— Иди ко мне, — позвал он.

— Идите вы лучше. У меня просторнее.

И Пирошников пришел к ней, и они полетели дальше.

Глава 15. Вечер поэзии

Софья Михайловна явилась на работу, как всегда, к десяти утра и первым делом постучалась к шефу. Формальный повод у нее был — по дороге на работу она зашла в бухгалтерию и получила там очередные счета за аренду и коммунальные услуги. Но счета и сами добрались бы до магазина, а истинная причина была в том, что Софья желала убедиться — ушла ли Серафима.

И предчувствие ее не обмануло. Пирошников и Серафима завтракали.

— Заходите, Софья Михайловна! Хотите чаю? — пригласил ее Пирошников как ни в чем не бывало.

— Нет, спасибо… — Софья как-то нехорошо покосилась на Серафиму. По-видимому, сама мысль о том, чтобы сесть за стол с нею, показалась ей оскорбительной.

— Знакомьтесь, я вам вчера не представил. Это Серафима…

— Очень приятно, — выдавила из себя Софья. — Я пойду? Там салон открыт…

— Да-да, идите, спасибо.

Софья вернулась в лавку, где уже поджидал ее любитель поэзии Залман.

— Семен Израилевич, вы представить себе не можете! У нашего директора на старости лет поехала крыша! — всплеснула руками Софья.

— Как вы сказали? — насторожился отставник.

— Ах, простите! Этот жаргон вылезает, как его ни души. Он спятил, форменным образом спятил!

Если бы Софья, или Залман, или даже профессор Ганнушкин совсем из другого романа заглянули бы в комнату Пирошникова через пять минут, то получили бы полное подтверждение этим словам. Они увидели бы там такую картину.