…Он проснулся ночью и, лежа на своей кушетке, всмотрелся в темноту, где у противоположной стены комнаты спала на диване Серафима. Слабо светящийся прямоугольник фальшокна на этот раз создал иллюзию космического корабля, летящего в пространстве, и Пирошников вдруг впервые осознал это по-настоящему. Он давным-давно знал, что Земля летит куда-то в холодном космосе вместе с миллиардами своих живых обитателей — людей, зверей, птиц, мух и всяких инфузорий. Но только сейчас он это почувствовал — и ужас пронзил его. В этом была запредельная одинокость, последняя степень отчаяния. Нам некому помочь, мы одни — и только мертвые тела астероидов караулят нас на пути, чтобы убить.
Мы осмелились жить в этом необъятном пространстве. Зачем? Зачем?
Ужас смерти опять подкрался к нему, и он скорее инстинктивно, будто хватаясь за соломинку, прошептал в темноту:
— Ты спишь?
— Нет, — мгновенно отозвалась она.
Его сразу отпустило. Он был не один.
— Почему ты не спишь? — спросил он.
— Вы проснулись — и я проснулась. Я вас чувствую.
— Иди ко мне, — позвал он.
— Идите вы лучше. У меня просторнее.
И Пирошников пришел к ней, и они полетели дальше.
Софья Михайловна явилась на работу, как всегда, к десяти утра и первым делом постучалась к шефу. Формальный повод у нее был — по дороге на работу она зашла в бухгалтерию и получила там очередные счета за аренду и коммунальные услуги. Но счета и сами добрались бы до магазина, а истинная причина была в том, что Софья желала убедиться — ушла ли Серафима.
И предчувствие ее не обмануло. Пирошников и Серафима завтракали.
— Заходите, Софья Михайловна! Хотите чаю? — пригласил ее Пирошников как ни в чем не бывало.
— Нет, спасибо… — Софья как-то нехорошо покосилась на Серафиму. По-видимому, сама мысль о том, чтобы сесть за стол с нею, показалась ей оскорбительной.
— Знакомьтесь, я вам вчера не представил. Это Серафима…
— Очень приятно, — выдавила из себя Софья. — Я пойду? Там салон открыт…
— Да-да, идите, спасибо.
Софья вернулась в лавку, где уже поджидал ее любитель поэзии Залман.
— Семен Израилевич, вы представить себе не можете! У нашего директора на старости лет поехала крыша! — всплеснула руками Софья.
— Как вы сказали? — насторожился отставник.
— Ах, простите! Этот жаргон вылезает, как его ни души. Он спятил, форменным образом спятил!
Если бы Софья, или Залман, или даже профессор Ганнушкин совсем из другого романа заглянули бы в комнату Пирошникова через пять минут, то получили бы полное подтверждение этим словам. Они увидели бы там такую картину.