— Все! — сказал он Калмыкову. — Заберу его с собой! Тут он все равно пропадет! Бросила его медведица!
— Да мыслимое ли дело, чтобы мать дите бросила? В уме ли ты?
— А где ж она?
— А вот сейчас как выскочит — узнаешь где! Может, пошла сухое место искать. Ее, видать, вода из берлоги выгнала. Весна нынче ранняя… Отпусти ты его! Вишь, он какой заморенный!
— Вот я его дома-то и подкормлю… Что ж я его мучить буду?
— Вот заладил, как младенец бессмысленный! — рассердился Калмыков. — Совсем ошалел. Куда ты его в хутор потащишь? Разве медведю место с человеком?
— А собаки? — сказал Харлампий. — А собаки как же?
— То собаки, а то зверь лесной! Он тя сожрет!
— Ну да! Что я, медведя не прокормлю! Я тут на всю жизню выспался, теперь дома день и ночь работать буду!
Так Калмыков Харлампия не отговорил, только поссорились они напоследок.
Домой нужно было еще добраться. В ту пору ездить было непросто. Поезда ходили от случая к случаю, пассажиров на, них набиралось столько, что никакие удостоверения и билеты не помогали, так что приходилось надеяться на авось да на широкие плечи.
В вагон Харлампий сесть и не пытался. Он, как только подавали поезд, лез на крышу. Холодно, конечно, на вагоне ехать, но зато воздух свежий и компания веселая — такие же, как он, демобилизованные красноармейцы.
Они сначала думали, что Харлампий поросенка везет, а как узнали, что казак медвежонка раздобыл, из соседних вагонов прибегать стали — смотреть. Тут и Харлампий медведя своего разглядел как следует. Медвежонок маленький— в папахе умещался. (Все равно папаха на забинтованную голову не лезла.) Сидит презент в папахе, глазками-бусинками посверкивает. Каждые два часа вылезает и орет — еды требует! Да так жалостно: сядет на задок, лапами голову обхватит и кряхтит, подвывает.
А солдат, пожилой татарин, что вместе с Харлампием домой добирался, приговаривает:
— Головушка ты мой горький! Какой такой — несчастный совсем! Куда я попал! Мамка нету, кушать нету… Казанский сирота! — Красноармейцы смеются, а Харлампию не до смеха — боится медвежонка не довезти.
О пропитании для себя не думал: кусок сала есть, сухарей два десятка, кипяток на станции в любом количестве. А медвежонок сала не ест, мал еще. Сухарей, в кипятке размоченных, пожевал, так не за голову, а за пузцо свое кругленькое схватился.
— Обкормил совсем ребенок! — сказал татарин. — Глупый твоя голова! Ему молока давай! Мал совсем.
Спасибо, красноармейцы помогали. Они свешивали головы в вагоны и кричали пассажирам:
— Товарищи-граждане, молока не найдется?
— Чего? — удивлялись в вагонах. — Да на что вам молоко?